Зная, что это его обрадует, она взяла его за руку и проговорила:
— Я думаю, никто из нас, папа, не будет пристыжен тем, что мы увидим в замке Хэвершем. Граф может побить нас количеством, но я вполне уверена, что, когда речь заходит о качестве, ни у кого нет коллекции лучшей, чем твоя.
Отец улыбнулся:
— Хотел бы и я так думать, но позволю себе заметить, моя дорогая, что буду весьма раздосадован, если окажусь не прав!
Оба понимающе рассмеялись, и Теодора, бдительно следящая за отцом, попросила его пойти прилечь, дабы не испытывать свое здоровье накануне отъезда из дома. К тому же девушке было необходимо срочно завершить пока тряпичные реставрационные работы, каковым она подвергла некоторые свои более или менее достойные того платья, добавив к ним кое-какие из маминых, извлеченных из сундука.
Бедняжка отлично понимала: все эти почти потуги — слабая надежда на то, что выглядеть она будет прилично, не вызывая недоумения или сочувствия. Особенно она боялась второго. Первое ее даже отчасти забавило — пусть потешаются, если им будет угодно… Теодора говорила мысленно «им». Но вдруг все же в замке не соберется никакого другого общества, и граф Хэвершем будет принимать их один? Это меняет дело. К тому же возраст его — весьма почтенный, а значит, он достиг того периода мудрости, когда человек ценит и уважает другого не за надетый — или не надетый — наряд. Но все же как не хотелось Теодоре выглядеть в знаменитом замке убого и жалко, даже в глазах его единственного хозяина!
Надо бы порасспросить мистера Левенштайна о графе! Наверняка у него есть что рассказать в ответ на ее вопросы о человеке, к которому они — возможно, так опрометчиво — едут. А по поводу одежды она твердо решила: ни один пенни из денег, занятых у торговца, не должен быть потрачен на что-то, кроме оплаты долгов и продуктов для папы. Правда, Джим настоял на том, чтобы она ела все то же, что и отец, просто, если угодно, поменьше.
— Вам тоже нужно быть в добром здравии, мисс Теодора, — твердо сказал слуга, — а я не готовлю по одной порции, так что послушайте моего совета. — И он, опережая ее вероятные протесты и отнекивания, добавил, зная хозяйку: — И не упрямьтесь, я сумею настоять на своем!
— Тогда, Джим, подай мне пример! — улыбнувшись, с готовностью ответила Теодора. — Иначе я не съем ни одного дополнительного кусочка! — Она хитро и выразительно взглянула на Джима. — Один рот хорошо, а… три лучше!
Джим, довольный, оценил шутку.
Как же давно они не ели так вкусно! И заботы несколько отступили. Теодора испытывала неимоверное облегчение, у нее — истинно говорят! — словно гора с плеч свалилась. Когда она слышала, что Джим за работой насвистывает, ей очень хотелось ему тихонечко подпевать, и иногда она это делала — для себя, для поднятия своего духа, который крайне нуждался в том, чтобы его укрепляло и что-то извне, а не только усвоенные Теодорой еще в отрочестве уроки жизненной стойкости, преподанные ей матерью.
Джим выстирал и выгладил все, что можно было взять из старого гардероба с мужской одеждой, а Теодора аккуратно и незаметно подштопала отцу носки, попрочнее пришила пуговицы, убедившись, что все на месте, и виртуозно, мелкими частыми стежками залатала белье, где это требовалось. К тому же Джим привез из Лондона две новые сорочки с твердыми воротниками и, для завершения облика аристократа, — широкий черный галстук.
В обновках, со всеми оговорками, Александр Колвин выглядел, вне всякого сомнения, весьма импозантно. Если его пальто и имело покрой слегка старомодный, то это лишь придавало ему солидности, а если цилиндр видывал и лучшие дни, то это смотрелось вполне благородно, можно было подумать, что это любимый головной убор джентльмена, который может позволить себе не одеваться с иголочки, а носить удобные для себя любимые вещи. Так что мистер Колвин от макушки до пят являл собой образ безупречно одетого джентльмена, владельца поместья Маунтсоррель, аристократа до мозга костей.
В бесконечных предотъездных хлопотах и заботах, мелких и крупных, Теодора не чувствовала волнения до того самого момента, пока они не остановились на главной дороге в ожидании дилижанса. Тут на нее накатили страх и сомнение, на пару минут обдавшие ее холодом неизвестности. Она испытала чувство, какое, наверное, переживает тот, кто нарушил закон, был разоблачен, и металлические оковы защелкнулись на руках арестанта. Но назад уже не ступить, остается молиться, чтобы намеченное не сорвалось по независящим от них причинам.
