— Привет, — насильственно улыбнулся он.
Она холодно прищурилась.
— Кто тебя просил?
— Сам догадался. Не сердись. — Кэт коснулся ее здоровой руки.
— Не трогай меня. — Анжелика отдернула ладонь, затем села, прислонившись к стене и поджав ноги. — По какому праву ты вмешиваешься? — В ее твердом, обвиняющем голосе не было и намека на дрожь или затаенные слезы. — Это моя жизнь, моя собственная, и если я приняла решение, почему ты с ним не пожелал считаться?
— Не согласен.
— Ах! С какой стати?
— Я хочу, чтобы ты жила.
— Да?.. Прекрасно: сегодня ты решаешь, кому жить, а завтра возьмешься решать, кому умереть?
— Ну, это не одно и то же. — Кэт подавил усмешку. — Хотя, если будет надо, я решу.
— Да ты… ты… Что ты обо мне знаешь?!
— Немного знаю. Ну, что ты — альтау.
Анжелика от неожиданности вскинула голову и стукнулась затылком о стену. Кэту захотелось сгрести ее в объятия, зацеловать, убаюкать гнев и возмущение, одновременно трогательные и забавные. Однако сперва нужно было доказать свое на это право.
— Да. Альтау, — произнесла она тихо, без прежнего запала. — Я боялась, ты поймешь это раньше.
— Не вижу никакой драмы. Говорят, альтау — лучшие в мире жены.
— Кто это сказал?
— Врач. — Доктор говорил о хозяйках, но Кэт намеренно прилгал.
— Чушь! Я даже не могла бы родить тебе ребенка. У альтау не может быть детей от человека.
— Хорошо, заведем собаку. Двух собак и кошку.
— И тоже двух. — Анжелика неожиданно захохотала. — Кэти, мальчик мой, ты говоришь, как о чем-то решенном!
— Разве мы не решили?
Она перестала смеяться.
— Нет. Ничего этого не будет.
— Я люблю тебя.
— Кэт! Ты ничего не понимаешь.
— Я люблю тебя.
— Я не хочу ломать тебе жизнь.
— Позволь мне решать самому.
— Да? А ты мне позволил?
Кэт поднялся на ноги, подошел к окну, посмотрел сквозь реденькую занавеску на залитый огнями ночной город.
— Ли, есть дороги, по которым нужно идти до конца, — негромко сказал он, обернувшись. — Испробовать все возможности, а не обрывать на полпути ударом ножа. Ты забыла, что не одна на свете, что есть еще и я. Почему ты не обратилась ко мне, не попросила ни помощи, ни совета?
— Кэти, — Анжелика прикусила губу, сдерживая улыбку, — могу поклясться, ты хочешь сказать совсем другое. Обида твоя вот как звучит: «Ты же знаешь, что мне без тебя плохо, зачем подкладывать такую свинью?» Скажешь — нет?
— Не без этого, — признал он. — Но все-таки тебе следовало поговорить со мной.
— О чем? О положении невольницы керта на Белом Альтау? О господине и повелителе сотни женщин? Или о наших празднествах, которые проходят раз в восемь месяцев и на которые мы все должны собираться? Хочешь знать, как это бывает?! — Голос ее неожиданно зазвенел. — Ты, выросший на Франческе, ты себе и представить не можешь, что такое праздник Шести королей на Альтау. Здесь, в Лайзе, считается, весьма свободные нравы, а у нас… — Анжелика не закончила и махнула рукой. — Ни к чему тебе это знать. Да я, если бы сейчас поехала домой, потом и подойти к тебе не посмела б! А тогда зачем мне все? У меня нет денег, чтобы откупиться от празднества, все уходит на то, чтобы только жить на Франческе. И я не хотела, слышишь, с самого начала не хотела, чтобы у нас что-то было, отказывалась от тебя, от твоих подарков, держалась на расстоянии, сколько было сил, потому что ты заслуживаешь лучшего, чем то, что имел бы со мной… Да какого черта ты улыбаешься?!
— Что же это такое особенное я имел бы с тобой, что бывает еще даже лучше?
Анжелика так и подскочила.
— Не смешно! Если я не хочу приезжать на праздник Шести королей, я должна заплатить — достаточно, чтобы керт купил себе на это время другую женщину. Потому что чем больше наложниц, тем почетнее; а куплянки год от года дорожают. И вот я не еду год, не возвращаюсь другой, а сумма, которую ты платишь за меня керту, взлетает к небесам, и вот нам уже не на что жить. И что дальше? Снова ножом по руке? Возвращаться на Альтау — и потом опять же ножом по руке? Потому что вернуться к тебе я уже не смогу.
— Почему?
— После Шести-то королей. Сам посчитай: шесть дней по шесть — тридцать шесть человек. Как ты после этого будешь на меня смотреть?
