Своей очереди ожидала, тихонько сидя в пропахшем духами и прочей «боевой химией» вестибюле. Дождалась к полудню. Озверев от наплыва чтецов, экзаменаторы тоскливо смотрели перед собой, словно выполняя тягостную повинность.
Ольга поздоровалась и, не дожидаясь традиционного вопроса, на вдохновении, произнесла: - Есенин. «Письмо к женщине».
Чуть подсаженный вчерашним вокалом голос ушел вниз, возникла легкая хрипотца, но звучал четко и сильно. Повторила чуть тише: - Письмо к женщине.
- …Вы помните? Вы все, конечно, помните… - показалось, что произнесла это вовсе не хрупкая, в простеньком платьице, девчонка.
Один из экзаменаторов, задумчиво сидящий за столом с видом страдающего острой зубной болью, поднял глаза, среагировав на голос. Обратил внимание и на отсутствие косметики, на внешность. Заинтересованно толкнул локтем соседа, профессорского вида толстяка, незаметно читавшего газету.
А перед глазами у Алексея вдруг всплыл его разговор с женой. Он как раз вернулся из Вьетнама. Двухнедельный рейд по джунглям, кишащим тропической живностью, оставил после себя дикое безразличие и вызвал какую-то местную заразу.
Леха сидел на продавленном диване в убогой комнатке гарнизонного ДОСа, закутанный в казенное сероватое одеяло, сжимая зубы от потряхивающего тело озноба.
Мария, узнав, что его переводят служить в Забайкалье, ехать отказалась. Наотрез. Коротко и доходчиво объяснила причину: «Если тебя, дурака, в очередной проклятой командировке убьют, мне вовсе не светит вдовствовать на копеечную пенсию, да притом где-то у черта в турках…» Тяжелый, в общем, разговор вышел. И закончился, как и следовало ожидать, разводом.
«Интересно, как она сейчас? Где? Замужем, поди? А что меня уже нет, наверное, не знает?» - внезапно подумалось Алексею.
Оля читала и сама, словно наяву, переживала боль расставания. Выплыло вдруг непонятное раздражение, чья-то, уже вовсе нестерпимая, почти смертельная тоска, а еще понимание невозвратности этой потери. Скорее, даже не для них читала, для себя. Закончив, тряхнула русой головой, прогоняя наваждение. Осторожно подошла к столу и вопросительно глянула на председателя комиссии. Оля часто видела ее по телевизору. Красивая, еще эффектная женщина, задумчиво и слегка недоверчиво посмотрела на абитуриентку.
- Девочка, - показалось, что глаза актрисы, спрятанные за дымчатыми стеклами стильных очков, подозрительно блеснули. - Ты молодец. Поступай.
Сосед председательствующей согласно кивнул седой шевелюрой: - Да-да, я буду на втором туре, Вас очень интересно будет послушать.
В гостиницу летела как на крыльях: «Надо же, кто мог подумать, прошла. Ура!»
Алексей тоже удивлялся, не ее успеху, а своему настроению: «Это ж надо, десять лет прошло, ни разу не вспомнилось. Разошлись и разошлись. А тут, вон как зажгло. Может, зря не удержал, может, стоило отказаться от перевода? Глядишь бы и помирились, а там, кто знает…
Нет, бесполезно жалеть. Да и как отказаться? Ты бы не смог. Как же, вся группа на задание, а ты в кусты?»
Готовили их для работы в Африке, «Аденские кореша» по социалистическому лагерю тогда крепко поссорились с Генсеком, нужно было вправить кое-кому мозги. Был у их вождя родственничек с амбициями. Амбиции ему и вышибло, вместе с мозгами. «Ладно, чего уж теперь, проехали, - вздохнул Леха. - Эка, вспомнил».
На музыкальный конкурс Ольга пришла с гитарой. Стоило только видеть, как скривило лица экзаменаторов, вообразивших, что придется слушать бесталанное блеяние малолетки под нестройные «три аккорда».
«Ну, держись, славяне», - Леху заело.
Ольга распахнула футляр и, вынув инструмент, провела по струнам: «Нормально, не стрясла».
И тут же, без перехода, выдала блюз «All your love» Гарри Мура.
Пройдя до места, вызвавшего у слушателей непроизвольную дрожь, внезапно оборвала. И, взяв аккорд, неожиданно запела совсем другое:
- Е-еха-ли цы-га-а-не… - вещь, при кажущейся простоте, для исполнения сложна, и кто понимает, вокал оценит обязательно. А если ее к тому же грамотно аранжировать, вызывает не меньший интерес и искреннее переживание. Она играла, вкладываясь в музыку целиком, а голос, улетающий местами на три октавы, слушать без волненья мог только глухой с детства.
