— Хорошо.
— Как-то, когда я спросил вас, боитесь ли вы, вы сказали, что не боитесь, но вам страшно. Почему?
— Я не боролась и не пыталась анализировать, что происходит. Я просто дала этому произойти. Вы не представляете, как трудно сидеть здесь и признаваться, что дала себя использовать, дала себя растоптать, дала опустить себя так низко, что все это терпела!
— Вы и сейчас так чувствуете?
— Нет! — Лора гордо вздернула подбородок. — Никто никогда больше не будет контролировать мою жизнь!
— Хорошо. — Гейб присел перед огнем. Дым от его сигареты исчез в тяге. — Мне кажется, ангел, вы пережили ужасное время, такого никто не заслуживает. Сами вы навлекли на себя эти напасти, как вы предпочитаете думать, или это просто стечение обстоятельств, на самом деле не так уж важно. Все ведь позади.
— Все не так просто, Гейб. Я ведь уже беспокоюсь не только о себе.
— И как далеко вы собираетесь зайти в борьбе с ними?
— Я же говорила вам, я не могу…
Он прервал ее взмахом руки.
— А если бы у вас были средства? Как далеко?
— До конца! Сколько бы времени на это ни понадобилось. Но дело в том, что у меня нет средств!
Он затянулся сигаретой, с явным интересом рассмотрел ее и бросил в огонь.
— У вас будут средства, если вы выйдете за меня замуж!
Она молчала, не в силах вымолвить ни слова. Положив ногу на ногу, он сидел перед огнем, глядя на ее лицо спокойным, холодным взглядом. Сила его таланта заключалась в способности уловить выражение лица и по нему определить чувства модели. Возможно, потому что он делал это так хорошо, умел маскировать собственные чувства. Вероятно, даже если бы от этого зависела ее жизнь, она не могла бы сказать, что для него важнее.
Опершись о стол, Лора поднялась.
— Я устала, пойду прилягу.
— Хорошо. Мы поговорим об этом позже. Она развернулась, и в ее лице он прочел не муку и не страх, а живую, неподдельную ярость.
— Как вы можете так говорить после всего, что я вам рассказала?
— Можете считать, что я сказал это из-за вашего рассказа.
— А, снова добрый самаритянин! — Лора ненавидела горечь в своем голосе, но ничего не могла с ней поделать. — Благородный белый рыцарь, полный добрых намерений спасти неуклюжую, несуразную женщину. Считаете, я должна упасть на колени и благодарить вас? Что я снова позволю себя одурачить, во второй раз впаду в то же жалкое, губительное состояние, потому что мужчина предлагает мне выход?
Гейб подумал, что надо сдерживать свой темперамент, но потом встал, решив дать ему выход.
— У меня нет никакого желания контролировать вас, и будь я проклят, если вы останетесь здесь, сравнивая меня с каким-то слабовольным алкоголиком, бьющим свою жену!
— Так что же — рыцарь на белом коне, бескорыстно спасающий даму из беды?
Он засмеялся над ее словами, но гнев его не утихал.
— Вот в этом меня никогда никто не обвинял! Я законченный эгоист, и это еще одна причина моего предложения. Я человек настроения… вы живете у меня достаточно долго, чтобы понять это. У меня взрывной темперамент, и я легко могу рассердиться. Но я не бью женщин и не использую их.
Усилием воли она сдержала нахлынувшие на нее эмоции.
— У меня и в мыслях не было намекать, что вы способны на это, или сравнивать вас с кем-то. Но ситуация сопоставима.
— Нисколько не сопоставима. Мои деньги только помогут вам!
— Я вышла замуж за Тони не из-за денег!
— Конечно нет. — Голос Гейба стал мягче. — Я уверен, что не из-за денег. Но в данном случае я охотно приму, что за меня вы выйдете из-за денег!
— Почему?
Что-то мелькнуло в его глазах и исчезло прежде, чем она успела прочитать его мысли.
— Вот этот-то вопрос и разумнее было бы задать с самого начала.
— Может быть, вы правы. — Лора уже пожалела о вспышке гнева и резких словах, как уже не раз с ней бывало. — Теперь я его задаю.
Кивнув, он зашагал по комнате, остановившись перед почти законченным портретом. Он внимательно посмотрел на него, как смотрел бесчисленное множество раз до этого, пытаясь понять не только Лору, но и себя.
— Я испытываю к вам определенное чувство. Не могу точно сказать, что это за чувство, но оно очень сильное. Сильнее, чем все, что я испытывал до сих пор. — Он поднял палец к изображенному на холсте лицу. Ему хотелось объясниться до конца перед собой, перед ней, но он всегда лучше выражал себя через живопись. — Я увлечен вами, Лора, и понял, что довольно долго прожил в одиночестве.
