— Владей, Хозяин!
Сидор был резчик, великий мастер, ездили к нему городские люди и отбирали работы его на выставки, чтобы другие смотрели. Самого Сидора-Лопату в город, правда, не брали и резьбы своей он никогда больше не видел. Но это давно, до войны, когда у него еще руки гнулись.
— Моя работа, — добавил старик. — Не сменяй, смотри.
Пальцы мальчика едва сошлись на коротком кнутовище травленого дуба. Коричневые кони, вырезанные рельефом по черному, были вытянуты в скачке во все кнутовище, а сколько их было, не счесть — целый табун уместился.
Мальчик уходил, прижимая к груди сокровище, и все думал о том, почему дома никто не говорил ему про расстрелянного деда, про его земли, леса и покосившиеся избы. Ничего он об этом не знал, только лошадей видел изредка, они хлеб возили в распределитель крытыми телегами на резиновом ходу. И в учебнике соседки видел он коня-рекордиста, сдвигавшего телегу в четырнадцать тонн.
Но Анелька, на которой он вырабатывал в то лето «палочки» для хозяйской семьи, и тонны не сдвигала. Взрослым за световой день работы «палочку» проставляли, а детям — половинку. Телеги на ходу разваливались, железа с рассохшихся колес сползали. За двадцать верст в Серафимовку, высокое село с обрушенной церковью, к кузнецу Игнату править ездил и все понять пытался, как всеми этими верстами владеть можно. Можно ли, чтобы одному человеку все это принадлежало? И не поверил мальчик.
Перед покосом хозяйская сестра из города приехала, гостинец привезла из дома. Ни письма, ни записки, хотя умел мальчик читать. Только наказ слушаться и не драться. Гостинцем откупились от мальчика. А гостинцем пиленый сахар был в чистой тряпице на узелках.
Развернул ее мальчик, пересчитал неровные куски сахара, думать стал, как делить. В доме половину оставил — жить ему здесь. На стол выложил хозяйке Таньке, по-уличному Клюше, и двум сыновьям ее, уродцам с раздутыми животами.
Пять кусков сахара отдал мальчик бригадиру Куцепе с деревянной рукой, чтоб не посылал его с Анелькой за песком на дальний карьер — народ там злой, валят, как на самосвал, а дорога разбитая. Не знал тогда, что не только руку, но и совесть Куцепе снарядом отшибло — сахар взял, а в карьер все же загнал — под осень уже, в дожди. В последнюю ездку перегруженная бортовая телега завязла на подъеме. Анелька заходилась в храпе и роняла пену, а мальчик всей силой толкал телегу и, оскальзываясь, кувыркался в грязи. Смеркалось быстро, безлюдная темень наваливалась со всех сторон.
Они бились вдвоем с проклятой телегой — мальчик и лошадь, — пока он не решил подать Анельку назад и взять подъем стороной, отчего телега пошла вниз юзом, заваливаясь на мальчика. Цепляясь копытами за твердое, лошадь рвала вверх — и тогда, не помня себя от отчаяния и ярости, мальчик подставил босую ногу под скользящее колесо — и Анелька вырвала телегу, ушла вверх. Очнувшись от боли, он ухватился за вожжи и на одной ноге доскакал до конюшни.
С той ночи он всю жизнь прихрамывал, давно не замечая этого. Но всегда помнил, что кнут Сидора-Лопаты он потерял там. Тогда и лето его деревенское окончилось, а с ним и детство, если оно у него было когда… если было когда, что делил он сахар, глотая слезы и стараясь никого не забыть.
Еще пять кусков отдал он Петро, конюху, чтоб за Анелькой смотрел и закладывал ее бережней. Сил мальчику не хватало хомут затянуть, зависел он от Петро, а тот, коль на ноге стоит, так и пьян. Осталось у мальчика четыре куска, хотел их пополам с Анелькой сгрызть, но не смог, лизнул два раза — и скормил ей, стоял и радовался, как она тот сахар размалывала. «Я-то, может, и съем когда, — думал, — а кто Анельке даст?»
В тот день ехал деревней в ночное, чужих услыхал, пьяных, поджидавших кого-то у забора. Проехал мимо, а тут старуха, Манька-Босая, покликала:
— Эй, Хозяин, послоби тачку в сарай загнать!
Мальчик слез с лошади, Анельку за поводья к забору примотал, и тут мужики чужие цеплять стали:
— Этот, что ль, хозяин? А ну, сымай штаны, каж свое хозяйство!
Завез мальчик в сарай тачку с белой глиной, а когда вышел, мужик Анельку его отвязал, жердину из ограды вышатал, да и пересек ее с размаху по заду. Анелька шарахнулась, едва на ногах удержавшись, отплясала в сторону.
