– Макс, ты ли это? – смеялся Бен. – Не надо бежать впереди паровоза, тем более скоростного, вот вернёмся из Питера, тогда и покалякаем о делах наших скорбных… А сейчас у нас более конкретное предложение. Я на выходные забираю Лизу с Васькой к себе на дачу. Приезжай и ты с семьёй, детишки поразвлекаются, ну и мы эту осень затянувшуюся проводим. А то, боюсь, другой такой возможности посидеть на природе в этом году уже не представится.
– That’s a good idea, как говорят мои американские друзья, – потёр руки Макс. – Я только за. Во сколько собираемся?
– Ну мы-то сегодня отчаливаем, а вы завтра как проснётесь, прихорошитесь, так сразу и выдвигайтесь. Всё равно раньше обеда не приедете, а я к этому времени и шашлык буду планировать. Так что мы вас ждём…
* * *
Васька давно уже спала в одной из комнат на первом этаже, а Бен с Лизой, сидя у камина, снова и снова ворошили прошлое всполохами воспоминаний. И было тут место всему, что объединяло и держало их все эти годы.
И разноцветным огонькам Останкинской башни, что подмигивала им когда-то, заглядывая в спальню на Аргуновской улице…
И тому, как рвалась её душа, когда уезжала в Америку и ждала, боялась, но всё равно ждала только одного: «Останься!» А он так и не решился произнести, испугавшись то ли отказа, то ли согласия…
И этим бесконечным телефонным разговорам между Нью-Йорком и Москвой по реальным и надуманным поводам…
И даже то, как они пытались друг друга позабыть, отгородиться новыми привычками и новыми людьми, объединяло их. Ведь вроде даже получалось забыть. Но почему же тогда та радость от встречи в Шереметьево спустя неделю превратилась в жуткий напряг видеть её с влюблённым Ником Мэйли и знать, что потерял навсегда? И никакая дружба, никакие рекомендации Мэйли, никакие перспективы работы в Америке уже не могли удержать его там. Теперь бежал он, бежал прочь, лишь бы не видеть её. Просто сел в автомобиль и уехал. Сначала с Восточного побережья на Западное, а спустя три месяца – назад в Россию, почти без денег, но полный идей, зароков, уверенности в себе и злости…
А когда спустя два года она неожиданно объявилась в Москве, беременная, обиженная на весь белый свет и отчаявшаяся, он тут же приехал и даже не уговаривал, а просто повёз её знакомиться с Максом и окунул с головой в работу…
И маленькая Василиса протопала свои первые восемь шагов по офису именно с Беном, когда мама Лиза была на переговорах. И вообще вдруг оказалось, что он всегда был рядом в самые важные для Лизы моменты, но теперь убегала она…
А он… А она… А он… Кто знает, может, именно так всё и было, как они сейчас себе напридумывали. Ведь есть же идея, что окружающий мир таков, каким мы его себе представляем. И в прошлом, и в настоящем, и даже в будущем, надо только отчаянно верить. Весь вопрос в том, как из этих вполне конкретных «он» и «она» вдруг появилось совершенно новое «они»? Почему разгорелось то, чему суждено было тлеть, и почему это ослепительное чувство так легко смело с него всё наносное, все эти защитные доспехи из зароков, цинизма и уверенности в себе. Смело и оставило нагим. И была эта душевная нагота блаженной. Именно так, во всех противоположных смыслах этого слова – невозмутимо радостной и придурковато-счастливой. Ведь только в таком состоянии можно обжечься любовью, чтобы помнить потом всю оставшуюся жизнь…
Василиса была девочкой самостоятельной, поэтому, проснувшись раньше всех, она привела себя в порядок, умылась, оделась, включила телевизор и, не найдя там ничего интересного для себя, пошла бродить по дому в поисках взрослых. Поднявшись по лестнице на второй этаж, она на секунду замерла перед дверью спальни и решительно открыла её.
Обошла со всех сторон большую двуспальную кровать, что стояла в центре комнаты и на которой, безмятежно обнявшись, спали Лиза с Беном, поглазела в окно и забралась с ногами на большой кожаный пуфик напротив кровати. Потом достала свой плейер и запустила на полную громкость песенку из любимого фильма «Элвин и бурундуки».
– Ой, ребёнок, ты что тут делаешь?! – проснувшаяся первой Лиза смутилась, прикрывая одеялом Бена.
