* * *
– Как говаривал мой первый старшина, солдат всегда готов есть, спать и фотографироваться! – улыбаясь, Кулик повернулся в сторону Алексея, которого попросили зайти к командиру.
Рядом с Куликом сидел с недовольным видом начальник особого отдела, который зашёл в штабную комнату незадолго до Барышева.
– Что, Лёха, сколько уже плёнки на детальное фотографирование укреплённых позиций отряда перевёл? Метров десять будет? Да ладно, ладно, мне уже доложили, – подмигнул Кулик, перебивая журналиста на полуслове.– А теперь серьёзно. Пока весь отряд в сборе. Неизвестно ведь, как завтра обернётся. А у нас групповой фотографии нет. Так, чтобы на хорошую камеру, да ещё и все вместе…
Эта фотография долго потом висела у Алексея над столом. Удачный вышел снимок. Вот как все веселились, дурачились, сбиваясь в плотную кучу, чтобы поместиться в кадр, как строили друг другу рожки, что среди солдат, что среди офицеров, так и вышли на снимке – весёлая, смеющаяся, обнимающаяся ватага молодых людей. Один только майор Майоров с умным лицом вышел, ну да у него всегда такое лицо, он уже и не обижается.
Был, конечно, и «правильный» снимок, где все с нарочито серьёзными физиономиями, но ту фотку отдали начальнику особого отдела, с юмором-то у товарища явный недобор. А эта долго висела у Алексея.
Барышев пробыл со «Скифом» в Ботлихе пять дней. Было затишье, и потому Кулик легко соглашался брать его в свои рейды с начальником разведки по окружающим селение высотам. Они прошли тропой, которой из Чечни явились боевики, взобрались на Ослиное Ухо, так в переводе на русский называлась гора, где были самые ожесточённые бои. Долго и безуспешно пытались зачистить её армейские части, пока вызванный на подмогу спецназ ГРУ ночью не вырезал всех боевиков. Кстати, на фотографиях верхушка той горы действительно похожа на свесившееся набок ослиное ухо.
А ещё были бесконечные встречи-интервью-впечатления: разведчики и сапёры, милиционеры и вертолётчики мало чем отличались друг от друга – сначала настороженно не хотели ничего говорить, затем радушно не хотели отпускать; и ещё местные жители-ополченцы: эти и хотели говорить, и говорили, но также гостеприимно не отпускали.
На шестой день, рано утром, вместе со сменёнными офицерами и одним заболевшим бойцом Алексея отправили обратно. И всю дорогу до Махачкалы он жалел, что так быстро прошла командировка, что не пришлось на неё никакой серьёзной заварушки, в общем, рефлексировал, как всякий журналист, которому только предстояло переварить собранную информацию.
В Махачкале он застрял на два дня. И лишь много позже понял, что его поездка на войну должна была состояться лишь из-за этих двух дней ожидания в аэропорту. Ведь именно тогда их пути пересеклись…
– Пойти, что ли, по окрестностям прошвырнуться, разведать обстановку, так сказать… Сколько нам ещё тут чалиться?.. Что, журналист, идёшь со мной? – и они с начальником штаба отряда «Скиф» отправились в сторону лётного поля.
Одиноко стояли в стороне два гражданских лайнера «Дагестанских авиалиний». Небо разрывалось винтами вертушек и военно-транспортных самолётов. Чуть в стороне загружалось два борта: на Ростов и Москву. Алексей и начштаба шли мимо людей, ящиков и носилок, когда взгляд зацепился за выглядывающий из-за пазухи раненого офицера краповый берет.
– Стой, Лёха, похоже, наши под раздачу попали, – начальник штаба резко остановился. – Да это же Юрка Яшкин! 15-й отряд! Твою мать… – и рванулся к носилкам, стоявшим прямо на бетонке. – Юрец, братишка! – закричал он, и, подбежав, опустился на колено. – Как же тебя угораздило… Что с отрядом?
– А… Наши… Все тут… – открыв глаза, Яшкин облизнул запёкшиеся губы. – Дай попить, браток… – и взглядом указал на лежащую рядом на носилках початую бутыль минералки. – Нет больше 15-го отряда, браток… – сделав несколько крупных глотков, он вылил остатки воды себе на лицо, и пролившаяся на бетонные плиты вода тонкой струйкой медленно побежала к ногам Алексея.
