— Кто это там? — вдруг спросил книготорговец. По гравию во дворе кто-то шел, скрипя башмаками.
— Вы ожидаете Четверку? — осведомился дедушка.
— Нет, — ответила Одиль. — Мы с ними видимся два раза в месяц, по воскресеньям, сегодня же Троица, а все короткие каникулы мы делим пополам. Алина их отпустит лишь завтра после полудня.
— Это только так говорится — Четверка, — добавил Луи. — К нам ходят только двое. Я так огорчен отсутствием старших, что собираюсь послать к Алине судебного исполнителя.
Алина. Снова Алина. Упоминание этого имени внесло холодок. По выражению лица новой супруги было ясно, что Одиль вряд ли собирается бороться за старших детей и не грустит так, как Луи, из-за их отсутствия. Но дверь приоткрылась, впустив Розу и Ги, запыхавшихся, потных.
— Мы сказали дома, что хотим покататься на велосипедах, — выкрикнул Ги.
— Простите, я посмотрю, который час, — торопливо проговорила Роза. — У нас всего минут десять свободных.
Фернан Давермель не верил своим глазам. Ги бросился лобызать отца и уже вертелся возле Одили, которая тут же встала, поставила две тарелки, отрезала два куска фруктового пирога и усадила детей по обе стороны стола; она остановилась около младшего.
— До чего же ты неряшливо одет! — сказала она. — Нельзя ходить с продранными локтями. Послезавтра, когда придешь, переодену тебя.
— Если ты мне купишь костюм и она узнает, что это ты, то сразу отберет его, — тихо сказал Ги.
— Когда будешь уходить домой, костюм снимешь.
Интимная беседа, почти неслышная. Однако в официально-ласковых улыбках собравшихся сквозили немые вопросы: Не слишком ли? Против самой природы, не так ли? Все ли козыри тут годны? Может, ей хочется… Мать и свекровь, как более проницательные, уже не сомневались. Луи, Одиль, Роза, Ги… родители Давермель, родители Милобер — как бы они теперь ни были связаны между собой, все же их связь вторична, по-настоящему их объединит только новый ребенок.
20 мая 1967
Три часа. Приехавшая в Париж в предвидении Дня матерей — он будет, таким образом, отпразднован сразу двумя поколениями, — мадам Ребюсто вязала, бросая злые взгляды в окно, за которым до самого горизонта шли бетонные здания. Сколько изменений произошло с тех пор, когда Алина принимала своих родных в собственном доме, в комнате для гостей, а родители в ответ могли предоставить ей в дни каникул свой сельский домик и парк! Хотя ее новое жилье в «Резиданс Лотер» обогревалось центральным отоплением, но четыре комнаты на пять человек площадью меньше восьмидесяти квадратных метров — это еще хуже, чем слегка задымленный печами первый этаж, который после смерти мужа занимала в центре Шазе бабушка Ребюсто. Из-за недостатка места ей пришлось вчера ночевать в одной комнате с дочерью; и Алину не узнать — она как-то сжалась, растерялась и даже сама горько сказала, выйдя на узкий балкончик, с которого был виден лишь строительный мусор:
— У нас сейчас куда более высокое положение — живем на шестом этаже. Что же касается всего прочего, то мы кубарем летим вниз.
Можно было в этом не признаваться. Беспорядок в доме, безразличие ко всему на свете, вечные распри между девочками, засунутыми в одну комнату, эгоизм Леона, единолично завладевшего комнатой по праву старшего и решившего не допускать туда Ги, раздражение младшего, вынужденного довольствоваться для приготовления уроков уголком обеденного стола, а для сна — запасным диванчиком, причем лишь тогда, когда остальные соглашались освободить гостиную. Все это, по мнению мадам Ребюсто, не предвещало ничего хорошего. Старшие, по существу, уже жили вне дома. У Розы был неприступный вид. Ги весь ощетинился. Беспокойная, всех изводившая, доверявшая только тем в своей семье, кто был ей безгранично предан, Алина находилась в каком-то полубреду: ко всем придиралась, молчала, когда надо было негодовать, негодовала, когда следовало молчать, позволяла себе грубую брань. Нельзя настраивать одного ребенка против другого. Зачем брать сторону Агаты, поборницы закрытых окон, против ее сестры, любительницы свежего воздуха? Конечно, нехорошо, что Роза сказала матери:
