Амулет - страница 24

— А вы оказались достойны своего учителя фехтования. Мой друг Линьероль обо всем мне поведал. Он не назвал вашего имени, но по его описанию я сразу узнал вас. Так вы закололи Гиша? Черт возьми, это не пустяк! Я никогда не ожидал от вас такой прыти. Правда, Линьероль думает, что вы все же защитили свою грудь броней… Это на вас не похоже, но, в конце концов, каждый спасает себя, как может.

Наконец лошадей привели; богемец помог Гаспарде — она содрогнулась от его прикосновения — сесть в седло, я вскочил на другого коня, капитан поклонился нам, и, спасенные, мы проскакали под воротами и помчались прочь от города.

Две недели спустя свежим осенним утром я поднимался со своей молодой женой на последнюю возвышенность горного кряжа, отделявшего Франш-Конте от области Невшатель. Поднявшись, мы пустили наших лошадей на траву, а сами уселись на скале.

Перед нами открывался красивый пейзаж, залитый утренним светом. У наших ног сияли озера, вдали тянулись покрытые зеленью возвышенности Фрибурга, на заднем плане в облаках виднелись вершины гор.

— Так эта прекрасная страна — твоя родина? — спросила Гаспарда.

Я показал ей сверкавшую слева на солнце башенку замка Шомон.

— Там живет мой добрый дядя. Еще несколько часов, и он примет тебя в свои объятия как любимое дитя! Здесь внизу, у озер, евангелическая страна, а там, где виднеются шпили башен Фрибурга, — там католики.

Когда я назвал Фрибург, Гаспарда задумалась.

— Родина Боккара! — сказала она. — Ты помнишь, как весел он был в тот вечер, когда мы в первый раз встретились в Мелёне? Теперь его отец напрасно будет ждать его — он умер за меня.

Слезы потекли по ее лицу. Я промолчал, но задумался о том, каким роковым образом моя судьба оказалась сплетена с судьбой моего земляка. Невольно я схватился за грудь в том месте, где образок Боккара защитил меня от смертельного удара. В моей куртке зашуршало что-то вроде бумаги; я достал забытое, еще не прочитанное письмо дяди и сломал печать. То, что я прочел, повергло меня в горестное изумление. В письме было сказано:

«Милый Ганс!

Когда ты будешь читать эти строки, я уже уйду из жизни, или, скорее, войду в жизнь. Уже несколько дней я ощущаю страшную слабость, хоть и не болен. Пришло время снять обувь паломника и отложить в сторону посох странника. Так как я еще могу держать перо, то сам хочу поведать тебе о моем возвращении на родину и собственноручно напишу адрес на письме, чтобы тебя не огорчил чужой почерк. Когда я уйду, старый Йохем по моему приказанию поставит около моего имени крест и запечатает письмо. Красной, не черной печатью. И не носи по мне траур, ибо я в радости. Оставляю тебе мое земное достояние. Ты же не забывай о небесном.

Твой верный дядя».

Рядом неуклюжей рукой был намалеван большой крест. Я опустил голову и заплакал. Затем поднял голову и повернулся к стоявшей рядом со мной со сложенными руками Гаспарде. Мы вместе отправились в опустевший дом моей юности.

В октябрьский денек, во втором часу пополудни, два лица духовного звания спускались с высоко лежащего Ютикона вниз, к пристани. Пасторский дом был расположен возле самой церкви, на первом из горных уступов, покрытом лугами и плодовыми деревьями; кратчайший путь от дома к озеру пролегал через пустынные виноградники. Сбор винограда был окончен. Справа и слева виднелись одни лишь желтые или порванные листья.

Путники шли друг за другом в полнейшем безмолвии, словно удрученные наступлением осени. К тому же спуск был очень крутым, а шквалистый западный ветер время от времени налетал на путников и с остервенением трепал их одежды.

— Пфаненштиль, твое желание неразумно, — вдруг произнес идущий впереди приземистый человечек, еще довольно молодой и слишком полный для своих лет.

С этими словами он оглянулся на своего высокого сухощавого спутника. Тот вместо ответа споткнулся о камень, ибо взгляд его до сих пор был неотступно устремлен на Ютиконскую колокольню, стройной иглой возвышавшуюся над лесистым полуостровом по ту сторону озера. Оправившись и снова зашагав размеренным шагом, он ответил приятным грудным голосом: