И Розеншток вытащил запонки из бокового кармана.
— Истинно нечестивая игрушка, — сказал Пфаненштиль с легкой усмешкой, так как он знал о тяге ютиконца к игре в кости. — Как ты думаешь, генерал относится враждебно ко всем без исключения лицам духовного звания?
— Ко всем, с тех пор по крайней мере, как его обвинили в безбожных речах, затеяли против него процесс и ему пришлось поплатиться крупным штрафом.
— Не слишком ли дорого он поплатился? — спросил Пфаненштиль задумчиво.
— Что ты, нет! Ему просто пришлось сразу вернуть весь должок. В течение всего своего жизненного пути, начиная с юности, он богохульствовал. Все это скопилось, и вывелась общая сумма. Когда во время последней междоусобицы он безуспешно осаждал Рапперсвилль, не щадя человеческих жизней, то настроил общество против себя, и тут-то нам удалось до него добраться. Ему припомнили все его грехи против нашей церкви. Теперь мы, конечно, не можем ничего поделать с полководцем его апостольского величества. Не то он, пожалуй, примет нам назло католичество, и это будет очередным, и пожалуй, еще большим скандалом. Рассказывают, что он в Вене водит дружбу с иезуитами и капуцинами. Без нас, духовных лиц под тем или иным званием, на этом свете никак не обойдешься.
Ютиконец улыбнулся своей собственной шутке и остановился со словами:
— Здесь граница моего виноградника, — этим выражением он обозначал свою общину. — После моих рассказов ты все так же настроен идти к генералу, Пфаненштиль? Ты и вправду намерен совершить эту глупость?
— Я хочу теперь поискать немножко счастья с помощью глупости, мудрость до сих пор не приносила мне ничего хорошего, — возразил Пфаненштиль и попрощался со своим товарищем.
Некоторое время спустя влюбленный и отчаявшийся Пфаненштиль сидел в длинном и узком челне; молодой лодочник направлял судно через озеро едва заметными взмахами весел.
Молчаливые дубы отбрасывали вечерние тени на подернутую рябью воду. Лодочник, которого звали Блелинг, человек серьезный, с правильными чертами лица, хранил молчание. Все озеро вдоль и поперек было усеяно судами с надувшимися парусами; была суббота, день базара в городе, суда возвращались оттуда.
Дом генерала приближался, уже виднелся его фасад. Прочно выстроенное, но легкое и стройное здание нисколько не походило на обычные в этой местности постройки с крутыми крышами.
— А вон там каморка турчанки, — вдруг вымолвил молчаливый Блелинг, веслом показывая на южный выступ дома.
— Турчанки? — недоуменно переспросил Пфаненштиль.
— Ну да, турчанки. Вертмюллер привез ее с Востока. Я ее не раз видел. Красивая женщина! У нее золотая шапочка на длинных распущенных волосах; обыкновенно, когда я проплываю мимо, она прикладывает палец к губам, будто подзывает меня свистом… Но сейчас ее не видно в окне.
Вдруг протяжный крик раздался с берега:
— Блелинг! Собачий сы-ы-ын!
Вспыльчивый лодочник ударил веслами по воде так, что Пфаненштиля обдало тучей брызг.
— С тех пор как Вертмюллер снова в наших краях, этот его проклятый черномазый вовсю развлекается с рупором генерала. В прошлое воскресенье в трактире «Лев» его так напоили, что он валялся под столом. Потом этот трубочист ругается в рупор, так что слышно на несколько миль в окружности. Но завтра — я готов присягнуть — он снова будет с нами сидеть в кабаке. Скажи, пожалуйста, откуда мавр мог взять это ругательство? Здесь тоже грубо выражаются, но только совсем иначе.
— Вероятно, это генерал ругает его такими словами, — ответил смущенно Пфаненштиль.
— Да, так и есть, сударь, — подтвердил парень. — Вертмюллер заносит сюда к нам чужие немецкие слова, предатель! Но я не допущу, чтобы на этом озере меня обзывали, клянусь, что не допущу!
Блелинг повернул без околичностей лодку и быстрыми сильными взмахами весел снова выплыл на середину озера.
— Что это на вас нашло, любезный друг? Заклинаю вас!.. — заволновался Пфаненштиль. — Мне необходимо попасть на тот берег. Возьмите с меня двойную плату…
Но деньги оказались бессильны перед лицом негодования, и Пфаненштиль вынужден был прибегнуть к просьбам и мольбам. С трудом он упросил оскорбленного лодочника, чтобы тот все-таки переправил его.
