Железяка выглянул в окно. Там скоропостижно темнело. Чая уже не хотелось, можно было собираться домой, но там как-то одиноко, тоскливо.
«Займусь быстренько павильончиком, в ночи повяжем шкодников, а там и на боковую, — решил Железяка и потянулся к телефону. — Порадую нашу башню пизанскую. Вот ему как маслицем душу смажем. К утру изловим, и ему радость. Мигом про Дикого и стоматолога забудет, станет любить меня и ставить в пример коллегам по работе…»
Он набрал номер:
— Здравствуйте, Константина будьте добры.
— А кто его спрашивает? — насторожился немолодой женский голос в трубке.
— Василий Горчаков, — назвал Железяка условное имя.
— А его нет. Что-нибудь передать?
Железяка давно приметил, что людей успокаивает, когда называют какое-нибудь конкретное имя. Все товарищи по работе и одноклассники выглядят как-то на удивление расплывчато, и недостоверно, вызывают ненужное раздражение и подозрение, столь же лишнее. А назвал имя — и вот пожалте: все в порядке. Не с каким-то абстрактным голосом дело имеешь, а с вполне конкретным человеком.
Пользовался он именами свободно и с удовольствием.
— А когда он будет? — придавая голосу максимум приличных интонаций спросил Железяка. — Или он все-таки дома? Так вы передайте, что Горчаков звонит, он возьмет трубочку…
«Еще как возьмет», — про себя размышлял лейтенант. — Схватит. Оттого что боится зверски.»
И действительно, на том конце провода произошла небольшая заминка, трубку явно зажимали рукой. Железяка успокоился: значит, на самом деле дома. А то звони ему бесконечно, разыскивай. Глядишь, и не успеть к утру к полковнику с подарком…
Наконец в трубке зазвучал голос Костика:
— Василий?
— Ну, — ответил Железяка. — Ты от кого хоронишься-то? От дружков или с девушкой поругался? Можешь, впрочем не отвечать. Нечего маму беспокоить. Это мама подходила?
— Да.
— Ну вот и хорошо. Значит, статья за беспризорность тебе не грозит. Слушай меня внимательно и молчи. Надо мне узнать, кто сегодня потревожил павильончик у пожарной башни. Территория эта ваша, значит, ваши и действовали. Ты сейчас-то ничего сказать не можешь?
— Нет, — промямлил Костик. — Мимо меня шло… А чего это тебя такая мелочевка вдруг зацепила?
— А вот это не твоего ума дело. Знаешь, как мне первая жена говорила: твои друзья — это мои друзья, твои деньги это мои деньги. Мои проблемы — это твои проблемы.
— Это я давно понял.
— Ну, значит, в путь. В полночь встретимся у рынка.
— Ага…
— У рынка, уловил? Где я тебе говорил. — Да помню я, помню…
— Вот и хорошо. И убери из голоса эти недовольные интонации. За тебя же беспокоюсь.
— Ладно, — Костика явно тяготил разговор. — Пока.
— Костик, — не сдавался Железяка. — Слушай, а день рождения у тебя когда?
— Тебе-то что? Ну, в сентябре…
— Хорошо. Подарочек тебе какой-нибудь приготовлю…
— Вот уж этого не надо, — взорвался Костик. — Знаю я ваши подарочки. Самый лучший — телефон мой забудь. А записную книжку потеряй.
. — Эх, Костик, — добродушно проговорил Железяка, прикуривая. — Не ведаешь, о чем просишь. Если все так и случится, то заметут тебя месяца через два и пойдешь ты тянуть непопулярный и, прямо скажем, позорный срок года три. Тебе этого надо?
— Не надо.
— Вот и не возникай.
Тут Железяка что-то услышал каким-то неправильным средним ухом. Чьи-то, почти неразличимые шаги какое-то время назад шли по коридору, но теперь он заметил, что они стихли. Без хлопка двери. Стихли и все. Человек тот просто остановился в коридоре, а зачем?
Железяка попытался припомнить, называл ли он Костика по имени с тех пор, как стихли эти шаги, но не вспомнил.
— Подожди-ка, — сказал он в трубку, а сам плавно выпрастался из-за стола и бесшумно подошел к двери.
За дверью была тишина. Вообще-то в помещении вот так нервничать не стоило, однако Железяка все-таки положил правую руку в карман к пистолету и, распахнув дверь, выглянул в коридор.
Тот был девственно пуст.
Но это Железяку ни в чем не убедило. Он вернулся к телефону:
— Слушай, браток, а у тебя родственники дальние есть? Так, чтобы подальше.
— В Австралии тетка троюродная… А что?
— Нет, это далековато. Ты чего, дитя что ли? Вот, Костик, умом ты не блещешь, да тебе и необязательно. Но о собственной-то шкуре хоть разок побеспокоился?
