На кого? Ник сам не знал, кто он в эту секунду. То ли американец, то ли просто так по делам вышел из грязноватой пашкиной квартиры…
Чувство гадливости, на мгновение завладевшее Ником, внезапно уступило состраданию: люди мучались! Нечесаные, грязные, дурно пахнущие люди старались что-то купить в последний момент, но им было в этом отказано. Магазин трагически закрывался…
В Америке все подобные гастрономы и магазины закрываются гораздо раньше, и после шести или семи вечера купить выпивку совершенно невозможно, но ни разу Нику не приходилось наблюдать такого накала страстей. Почему? Или потому, что работали бары, где ты мог заказать все, что хочешь, и сидеть хоть до утра, либо потому, что не было этой страстной жажды?
Он, стараясь не глядеть на беснующуюся очередь, прошел вдоль по переулку и вышел на перекресток, где, как он помнил, и располагалась пельменная.
Воспоминания о ней, сохранившиеся с довоенных времен, вызвали в нем, незнакомце и иностранце, случайно коснувшемся давно забытой жизни, приступ фальшивой тошноты. Особенно тут роль сыграл запах.
Стоило выйти на маленькую темную площадь, как в нос ударял чудовищный микс из вони дрянных блинов, блевотины и мочи, причем все три запаха вовсе не были аберрацией и обозначали именно то, чем казались.
Смиряя желудок, Ник спустился в полуподвальное помещение с несколькими рядами мраморных столиков на высоких металлических ногах, которые составляли интерьер заведения.
В глубине шла стойка, и Ник мимоходом подивился параллельности мышления: если ты берешь у стойки — то дешевле, а если у столика, то есть через официанта — дороже. А если все экономят, то образуется бесконечная стойка — те же столики, круглые и грязные. А официантов не надо. И бармен один, как всегда, только к нему очередь. Странно, право… Да и не бармен это был, а
что-то среднего пола.
Ник законопослушно встал в очередь и стал ждать благ общественного питания. Какая-то деваха, что проклюнулась при ближайшем рассмотрении сквозь средний пол, в давно немытом халате формировала порции пельменей, поливая их, в зависимости от предпочтений заказчиков то маслом, то сметаной.
Ник посмотрел, пока двигался в очереди, и на то, и на другое. Но в конце концов остановился на сметане: та была откровенно бела, в то время как масло обладало подозрительно желтым цветом со светлым налетом накипи.
В порции было около пяти пельменей. Некоторым доставалось четыре, но никому — шесть. Обделенные не устраивали сцен. Мирно брали свои тарелки и двигались к кассе.
Ник понял, что четыре жидких пельменя положения не спасут и, подойдя к девахе, выдавил:
— Две порции со сметаной.
Та, ничего не ответив, метнула на тарелку пару шумовок и Ник, привыкший к точности, быстро посчитал — семь штук.
Потом эта пища была обильно полита сметаной, отчего истинное количество пельменей потеряло смысл.
Ник хоть и ощущал готовность скандалить, но с завидной ясностью понял, что тут для этого не место. Сзади подпирала очередь из ночной смены и в любом случае она окажется на стороне девахи: скандал только ее замедлит.
Внутренне попинав себя за прожорство, Ник без слов поставил на поднос тарелку, положил туда же хлеба и продвинулся к кассе.
Там сидела неопределенных лет старушка, вполне способная оказаться ровесницей Ника. Она бойко набивала что-то на счетах, потом нажимала кнопки на кассовом аппарате и, оторвав чек своими промасленными пальцами, тут же комкала его, чтобы не давать заказчику, да и бросала куда-то под себя.
— Компот? — строго спросила она у Ника, когда подошла его очередь.
— Нет, спасибо, — и Ник стал рыться в карманах, с ужасом понимая, что русских денег у него совсем немного. — Сколько?
— А то ты не знаешь! — рассердилась старушка. — Порция да два хлеба! Пятнадцать семьдесят!
Ник, проникшись всегдашним ужасом детдомовца перед раздающей начал лихорадочно искать деньги, про себя отметив, что старушенция посчитала ему не две, а одну порцию.
Ник выгреб из карманов несколько рублевых бумажек, одну пятеру. На этом праздник кончился. До полной расплаты не хватало двух рублей. И их не только не хватало абстрактно, их не было конкретно.
