— Серьезная штука, — одобрительно заметил он. — Только, Пуля, он у тебя на предохранителе стоял. Не успел бы ты. Получил бы от меня тезку в лоб и расслабился бы навеки, как и пес твой.
— Ах, морда ментовская, Цезаря убил…
— Был грех, собаку действительно жалко. Только она нервная какая-то у тебя. Была.
— Эх, пообещал бы я тебе, что выйду — замочу, — блатной в наручниках уселся на стул и смачно сплюнул на сбитый ковер, с тоской оглядывая комнату. — Да и замочил бы, но ты и так не доживешь…
— Тут ты прав, — легко согласился Железяка. — Если все твои дела раскопать, точно не доживу. Столько не живут… Эй, участкового позовите.
Квартирка была странная, с одной стороны обставленная с вызывающей роскошью, с другой — превращенная в склад дефицита, а оттого грязная и запущенная. Пепельницы были полны окурков, по углам теснились пустые бутылки.
В дверь комнаты заглянул участковый, пришибленно оглядываясь по сторонам.
— Давай прокуратуру и понятых, — велел ему Железяка. — Да заткните там ему глотку! — в прихожей в голос стонал человек с разбитым лицом, сокрушенно рассматривая руки в наручниках.
— Как? — спросил один из оперов.
— Скажи, что если пе замолчит, я его лично пристрелю. Слушай, у тебя там в холодильнике ничего пожевать нету? — обратился он к Пуле.
— Да ты к такой жратве не привык, пронесет, — отвернулся блатной. — А говно, которое ты на свою зарплату купить можешь, у меня сроду не пояцлялось. Вон, корочку пожуй, —он пихнул носком ботинка валявшуюся на полу корку от лимона.
— Ладно, касатик, — махнул рукой Железяка. — Твоя правда, не пристало мне с вашего стола перекусывать, вытошнить может. Пошли в тюрьму.
Выходя из подъезда, Железяка споткнулся:
— Вроде все удачно сегодня, а день гадкий какой-то, — заметил он, ни к кому не обращаясь.
* * *
Бар в гостинице оказался довольно сносным. Ник заказал мартини и сел в сторонке. Пожалуй, это была первая пауза, после его приезда. Из уютной обстановки бара все произошедшее воспринималось с некоторой дистанции, словно он уже вернулся и просто вспоминал о сегодняшнем дне. От перспективы все казалось чуть меньше, игрушечнее. Вместе с тем вкус мартини и миндальных орешков делал яснее и очевиднее присутствие Деб.
К столику направилась одна из проституток, довольно хорошенькая девушка, и Ник, вяло помахавший ей рукой, отказываясь от услуг, отметил про себя, что проститутки тут красивее, чем в Америке. Видел он их там немало: ни один городок около военных баз не обходился без специальной улочки. Проститутки здесь лучше. А мартини он везде мартини.
Музыка хорошая, тихая. Успокаивает. А надо было этого толстяка из кафе хоть в нокдаун послать, уж больно рожа поганая… Но этот трус в деле с Серегой явно ни при чем. Тут серьезнее все. Зачем ему было в их мир лезть? Работал бы себе, благо сил не занимать, но нет. Из-за ребенка наверное — деньги были нужны. А где деньги, там и разборки. А Серега слишком честный был, не хитрый. Вот и попал со своим уставом, да в такой монастырь, что уж мало не покажется.
Надо как-то его жене помогать. Может, группу еще одну взять. Тут доллары в цене — неделю можно на десятку жить.
Бокал опустел. Нику не хотелось выпивать, тем более он и отвык делать это по-русски. Подошел к стойке, спросил еще мартини.
Бармен быстро смешал коктейль, подавая осведомился, весьма, впрочем, вежливо:
— Девочку не желаете?
— Нет, спасибо, — так же вежливо ответил Ник, хотя его и покоробил этот диалог, словно говорили о бутерброде.
Ему расхотелось сидеть в баре.
Он залпом выпил коктейль, расплатился и пошел к себе в номер.
* * *
Надо было позвонить Деб. Она ждет звонка. Ник печально смотрел на телефон и думал, что скажет жене. Что друга его убили, что его первая родина превратилась в притон и живет по законам притона, что сам он вылетит ближайшим рейсом…
Ник очень ясно понял, что звонить Деб сейчас не в состоянии. Как ни хотелось ему услышать ее голос, но лучше пусть она нервничает, что он не звонит, чем будет нервничать после его звонка.
Ник включил телевизор и сел в кресло. Шла программа «МТБ». Жеманничающая негритянка рассказывала по-английски о новостях современной музыки. И Ник опять подумал, что странно отвык от этой страны, она словно притворялась той, которую он хоть смутно, но помнил. Причем притворялась плохо, все тут уже представлялось ненастоящим, фальшивым, и, если не опасным, то неинтересным.
