— Я это я. — Николь взглянула на учителя.
— Ты влюб… — Дуглас изменил фразу. — Ты меня любишь?
Николь гладила себя по шее, потягивая бренди.
— Послушай. Я еду учиться в Принстон. И у меня гигантская семейная библиотека. Я просто считаю, что с тобой в кино должна ходить женщина, и этой женщиной должна быть я. Я готова ею стать.
Дуглас больше не мог сидеть на месте. Он встал и прошелся, так он всегда ходил в раздевалке перед боем. Ему хотелось кричать, ударить или быть побитым. Он хотел чего-то надежного, с ощущением чего он был знаком. Он остановился перед Николь, не зная, что делать.
— Расслабься, Дуглас. — Николь подвинулась на тахте.
— Нет. — Дуглас мотнул головой и опять зашагал по комнате. — Никаких «расслабься, Дуглас». Мне нужно тебе кое-что сказать. Мне тридцать один, и я… Я твой учитель, ради всего святого. Я имею в виду… это… Послушай, ответь мне, Николь.
— Да, — прошептала она, — отвечу.
— Это правда? То есть, я хочу сказать… Ты влюблена в меня?
— Я готова влюбиться, — ответила Николь, — это комплимент, но ничего большего предложить не могу.
Дуглас перестал мерить шагами комнату.
— Я схожу с ума, — тихо сказал он. — Я твердо стою на ногах, но схожу с ума.
Николь улыбнулась.
— У меня выпускной через месяц, меня сопровождает мой кузен Фред, а сам выпуск еще через две недели. Это будет нелегко, но в первую неделю июня я готова стать твоей безраздельно.
Дуглас рассмеялся практицизму в ее голосе. Он вспомнил о своей матери, о Чьяпасе и мексиканцах, о череде сочинений, которые он проверял уже шесть лет. Наверное, он проверил тысячи этих сочинений. И вероятно, была эпоха, когда люди мыслили, как Николь Боннер.
— Я могу ездить в Принстон, — объяснила Николь, — или приезжать к тебе по выходным. У меня немного эксцентричная семья, и я сама тоже, но так уж получилось. Что скажешь?
Дуглас поднял Николь на ноги. Он ощущал головокружение и страсть. Он не понимал своих чувств. Как отчаявшееся животное, он сделал последний прыжок.
— Николь, — его голос прозвучал серьезно.
— Да.
— Я… я хочу задать тебе еще один вопрос.
— Хорошо.
— Если ты пошутила и завтра сообщишь мне об этом, то я… — Дуглас сжимал и разжимал кулаки.
— Я не шучу, — сказала Николь.
Дуглас посмотрел в окно на панораму Нью-Йорка, потом на Николь.
— Уверена?
Николь дотянулась и легонько провела по волосам Дугласа.
— Домашняя короткошерстая, — прошептала она.
Дуглас взял ее руки в свои. Он улыбался. Его слегка пошатывало.
— Хорошо. Хорошо, если ты серьезно, то я хочу, чтобы ты кое-что сделала.
Николь нахмурилась.
— Никакого секса до свадьбы. А поцеловать можно.
— Молчи и слушай, — голос Дугласа дрожал от напряжения, — я не хочу поцелуев. Я хочу, чтобы ты меня ударила.
— Что?
Дуглас не мог сдержать триумфальной усмешки.
— Я хочу, чтобы ты ударила меня в живот со всей силы.
Николь отстранилась.
— Ты ненормальный.
— Нет, — Дуглас взял ее за плечи и поставил в стойку, — доверься мне. Если сделаешь, то я пойму, что мы… я просто узнаю.
Николь засмеялась.
— Ты сумасшедший.
— Ударь меня.
Николь склонила голову набок.
— Ты серьезно?
— Дай руку.
Николь вытянула правую руку.
— Сожми кулак. Нет, вот так, большой палец снаружи. Хорошо.
— Откуда ты знаешь, как…
— Заткнись и ударь меня, — Дуглас презрительно усмехнулся, — давай же. Посмотрим, что у тебя получится.
Жестокая радость показалась на лице Николь.
— Ну, смотри!
— Бей.
— Я ударю, Дуглас, — предупредила она.
— Давай.
Николь отвела кулак к бедру. Она бросила взгляд на дверь, за которой были ее родители. Дугласу казалось, что она сейчас рассмеется или сделает что-то непредсказуемое.
— Давай, малявка, — подколол ее Дуглас, и это произошло. Николь резко выбросила руку вперед и сделала то, что он хотел, то, чего они оба хотели.
