– Да.
– Ну вот, он поехал на Юг и вступил там в какую-то организацию. И повел себя ничуть не лучше их, и его фотографию напечатали в газетах, и он просидел два дня в тюрьме. Ведь вот в чем штука – вся эта трепотня насчет ненасильственных действий прямо-таки начиняет этих парней насилием. И когда они вернулись в Нью-Йорк и устроили вечеринку, один из них, похоже, выскочил вперед и заявил Шаго, что тот просто охотится за газетной рекламой и не принимает интересы движения близко к сердцу, потому что он водится со мной. Ладно, они подрались, и их разняли. Но Шаго испугался, и его друзья видели это. И его крепко разобрало. Все вдруг стало плохо, и я хуже всех, и он, знаешь ли, утратил всякое достоинство. Я была верна ему на протяжении двух лет, но тут он повел себя так скверно, что я решила закрутить с Тони. Боюсь, что я сама бросилась ему на шею.
И я вновь осознал, почему женщины никогда не говорят правды о сексе. Слишком уж отвратительна эта правда.
– Тебе необходимо было рассказать мне об этом?
– Да, необходимо. Или рассказать тебе, или вернуться к моему психиатру.
Я подумал о Руте.
– Ладно рассказывай.
– Ну вот, мне показалось, что я влюблена в Тони. Мне захотелось в него влюбиться. И Шаго вломился к нам, как сегодня.
– Сюда?
– Нет. Ты единственный, кроме Шаго, кого я сюда привела. – Она раскурила сигарету. – Нет, Шаго застукал нас с Тони на другой квартире. У Шаго есть связи в Гарлеме, и Тони испугался этих связей, потому что дядюшка Гануччи обделывает там кое-какие свои делишки. И Тони смылся. Мерзкая история. Я чувствовала себя так, будто меня обосрали. Потому что Шаго опять немного расхрабрился, увидев, как струсил Тони, но храбрость его уже была не та. Последние два месяца он вел себя со мной так паршиво, что, когда вы с ним оказались на площадке, я подумала: «Спусти этого паршивого ниггера с лестницы».
– Понятно.
– Спусти этого паршивого ниггера с лестницы! Шаго был единственным мужчиной, при одном взгляде на которого у меня все внутри обваливалось. Не знаю, суждено ли мне когда-нибудь еще испытать такое. Я думаю, так бывает только с одним мужчиной.
– Да, – сказал я. Хватит ли у меня сил выслушать все откровения, которыми она меня одарит? – Да, я понимаю, что ты имеешь в виду. У меня было нечто похожее с Деборой. Так или иначе, – добавил я туповато, – у нас есть кое-что иное.
– Да. У нас есть… О, милый, в каком мы дерьме.
– Слишком поздно, чтобы спасать мир.
– Стивен, я хочу стать настоящей дамой.
– Чашечку чаю с кексом?
– Нет, правда, самой настоящей дамой. Не того сорта, что заседают в комитетах или ездят за покупками. Настоящей дамой.
– Дамы обычно бывают хитрыми и расточительными.
– Да нет, настоящей дамой. Когда-нибудь ты увидишь, о чем я говорю. С тобой я становлюсь дамой. Я еще никогда так хорошо себя не чувствовала. Пока ты уходил в полицию, у меня было чувство, что ты обязательно вернешься ко мне, потому что вместе мы можем стать очень хорошими, И тут я увидела, как ты бьешь Шаго. Ты должен был избить его – я понимала это, и все-таки мне стало дурно.
«О, Господи, – подумал я, – вот они, связи с мафией».
– Это и было дурно, – сказал я, думая о Тони.
– Стив, не знаю, получится ли у нас с тобой теперь что-нибудь хорошее или мы просто будем живыми мертвецами. Но если так, то лучше умереть. – Она вновь походила на ребенка, к которому прикоснулся ангел. – Но хочется, чтобы все получилось.
Однако воспоминание о драке висело между нами. Мы говорили о том и о сем, это слегка походило на то, как если бы мы были супругами и по-супружески продолжали судачить, пока под поверхностью нашего брака, как труп погребенной заживо памяти, продолжала гнить какая-то пакость.
– Ах, милый, после драки кулаками не машут, – сказала она.
Да, любовь это гора, на которую взбираешься, имея здоровое сердце и здоровое дыхание: сердце храброе и дыхание чистое. Восхождение еще даже не началось, а я уже был готов повернуть назад. Все, что сулила нам любовь, было уже отчасти испоганено, и, подобно всяким любовникам, любовь которых уже испоганена, нас сейчас сильнее тянуло друг к другу. И вот она поцеловала меня, и сладость, расточаемая драгоценной лозой, была у нее во рту, но было уже и нечто иное, нечто большее: намек на горячку и хитрая стервозность, хитрая звериная стервозность, до которой ей предстояло дорастать еще годы, но уже настигавшая меня из грядущего и отчасти – из ее прошлого, – мы сейчас не очень нравились друг другу. Но очень друг друга желали.
