– Ты не любишь меня?
– Ни капельки.
– Представляешь, каково это, смотреть на любимого человека и не чувствовать ответной любви.
– Наверное, очень тяжело, – сказала Дебора.
– Просто невыносимо.
Да, центра не стало. Казалось, еще минута, и я заскулю.
– Невыносимо, – повторила она.
– И ты знаешь об этом? – спросил я.
– Знаю.
– Тебе доводилось испытывать такое?
– Был человек, которого я очень сильно любила, – ответила она, – а он меня не любил.
– Ты никогда не рассказывала мне о нем.
– Да, не рассказывала.
Перед свадьбой она поведала мне обо всем. Исповедовалась в каждой из прежних связей, должно быть, сказалось монастырское воспитание; она не просто рассказала мне обо всех, но и передала все детали: помню, мы хихикали во тьме, когда она постукивала меня по плечу своим изящным и весьма изощренным пальчиком, давая представление о силе и хватке, и напоре, и чуткости (или же об отсутствии их) каждого из ее любовников, я даже почувствовал благодаря ей, что хорошего было в лучших из них, и я любил ее за это, как бы мучительны ни были для меня эти признания, ибо отныне я знал, чему мне придется противостоять, а многие ли мужья могут похвастаться этим? Это была охранная грамота нашей любви, и, как бы ни сложился наш брак, это был наш обет, она нашла свой способ сказать мне, что я лучше всех.
А сейчас она проникла в глубь меня, в самый центр, и готовилась взорвать меня изнутри.
– Сама не знаешь, что говоришь.
– Прекрасно знаю. Был один человек, о котором я тебе никогда не рассказывала. Я никому о нем не рассказывала. Хотя однажды кой у кого и возникли подозрения.
– Кем же он был?
– Матадором. И изумительным мужиком.
– Все ты врешь.
– Думай как хочешь.
– Только не матадором.
– Ладно, не матадором. Он был куда лучше, чем матадор, куда значительнее. – Ее лицо опухло от злобы, красные пятна понемногу исчезали.
– Собственно говоря, он был самый лучший и самый выдающийся из всех, кого я знала. Изысканный и безупречный, как сама природа. Как-то раз мне захотелось вызвать в нем ревность, и на этом я его потеряла.
– Кто бы это мог быть?
– Не пытайся продвигаться шажок за шажком, как трехлетний ребенок. Я не назову тебе его имя. – Она глотнула рома и чуть встряхнула рюмку, не грубо, скорее нежно, словно круги темной жидкости могли передать какую-то весть далеким, неведомым силам, или – точнее – получить ее от них. – Однако я скучаю, когда подолгу не вижу тебя.
– Ты ведь хочешь развода?
– Наверное, да.
– Вот именно.
– Не вот именно, милый, а именно после всего, что было. – Она широко зевнула и вдруг стала похожа на пятнадцатилетнюю ирландскую служанку. – И когда ты не соизволил попрощаться с Деирдре…
– Я не знал, что она уезжает.
– Разумеется, не знал. Да и откуда тебе было знать? Ты ведь не звонил целых две недели. Пил и трахался со своими малышками.
Дебора не знала, что у меня сейчас нет ни одной подружки.
– Мои малышки давно подросли. – Во мне разгоралось пламя. Оно пылало в животе, и мои легкие были сухи, как осенние листья, а в середке копилось давление, чреватое взрывом. – Давай-ка выпьем.
Она протянула мне бутылку.
– Ладно, может, они и впрямь подросли, хотя, честно говоря, это весьма сомнительно. Но мне наплевать. Потому что сегодня днем я приняла окончательное решение. Я сказала себе, что никогда больше не буду… – Она не договорила фразу, но речь шла кой о чем, чем она занималась только со мной и ни с кем другим. – Нет, – продолжала Дебора, – я решила: больше мне этого не надо. Во всяком случае со Стивом.
Этому научил ее я, но потом в ней проснулся воистину королевский аппетит. Это небольшое действо, похоже, стало для нее главным удовольствием.
– Никогда больше? – спросил я.
– Никогда. Меня тошнит от самой мысли об этом, во всяком случае применительно к тебе, дорогуша.
– Ладно, давай завяжем с этим. Честно говоря, ты была не такой уж искусницей.
– Не такой, как твои малышки?
– Ты и в подметки не годишься как минимум пятерым из них.
Она опять пошла красными пятнами. Я почувствовал исходящий от нее запах гнили, мускуса и еще чего-то куда более жестокого. Это был запах случки в зоопарке. И этот последний запах таил в себе опасность, он напоминал о горящей резине.
