Он любил эти часы умирания дня в дикой и нелюди-мой природе Центральной Азии. Любил звенящую тиши-ну гор, где каждый звук слышен издалека и кажется таким отчетливым. Любил часами созерцать бесконечную доли-ну реки Текеса, поросшую камышами и кустарниками и кажущуюся с этих высот широкой темно-зеленой лен-той, уходящую к другим, менее высоким горам, позла-щенным лучами вечернего солнца. Он любил эти дикие пики гор, причудливые скалы, имеющие вид то каких-то великанов, то развалин старинных замков с башнями и зубчатыми стенами, любил крутые скаты Алатауского хребта, по которым шумно неслась холодная ледяная Кольджатка, рассыпаясь в пену и пыль, любил ее моно-тонный шум в жаркие летние дни, когда ледник сильнее таял и тысячами капель и ручьев пополнял непокорную Кольджатку… Любил Иван Павлович и своих угрюмых и молчаливых сибирских казаков, положительных и серь-езных, и их маленьких мохнатых лошадок. Но больше всего любил свое одиночество, самостоятельность и неза-висимость ни от кого.
Здесь, у подножия величайшей горы в мире Хан-Тен-гри, называемой киргизами Божьим троном, на высоте двух с половиной верст от уровня моря, Иван Павлович чувствовал себя как-то лучше, возвышеннее, чувствовал себя особенным, не земным человеком.
Служба была не тяжелая, но томительно-скучная. Стерегли китайскую границу, к которой спускалась кру-тая, заброшенная каменьями, труднопроходимая тропа. По ту сторону границы стояла белая, квадратная в осно-вании, высокая глинобитная башня с зубцами — сторо-жевой китайский пост, в котором должно было поме-щаться двадцать человек китайских солдат, но китайцы караула не держали, и жил там только хромой на одну ногу старый китаец, сторож поста.
Ивану Павловичу было лет под тридцать. Был он высок ростом, статен и строен, как настоящий горный охотник. У него были густые русые, слегка вьющиеся во-лосы, загорелое лицо с тонким прямым носом, с русыми небольшими усами, не скрадывавшими красиво очерчен-ных губ. Бороду он брил, и энергичный подбородок кра-сиво выделялся от тонкой, юношеской, темной от загара шеи.
Были какие-то причины, по которым он не любил и избегал женщин. Когда весной по Кольджатской дороге проходили киргизы на «летовку», на обширные плоскогорья Терскей-Алатау, он не любовался хорошенькими, раз-ряженными в синие, желтые и красные цвета, в ярко горя-щих монисто молоденькими киргизками, не посылал им комплиментов на киргизском языке и не ездил потом в да-лекие кочевья, чтобы слушать их унылые песни и чувство-вать подле себя женщину, полную первобытной прелести. Его не видали также никогда спускающимся в дунганский поселок, где темные дунганки в длинных белых одеждах носили на плечах глиняные кувшины, поддерживая их классическим изгибом руки.
Он занимался охотой, искал в неизведанных горах зо-лото и драгоценные камни и жил, обожая природу и тща-тельно охраняя свое одиночество.
Его домик начальника поста был казенной глинобит-ной постройкой, устроенной инженерным ведомством со всеми претензиями и неудобствами казенной постройки.
Вдоль всего дома шла веранда с решеткой. Если бы эту веранду можно было обвить виноградом, плющом или хмелем, то она доставила бы много радости, но так как на каменьях Кольджата ничего не росло, она стояла голая, доступная всем ветрам, и зимой сплошь забивалась снегом. Посередине были двери, ведшие в сквозной кори-дорчик. Этим коридором дом разделялся на две самосто-ятельные квартиры, каждая из двух комнат, так как пред-полагалось, что на посту будет два офицера. Теперь вто-рая половина была скудно омеблирована на полковые средства на случай приезда «начальства».
Иван Павлович жил в левой половине домика. Здесь у него был уютный кабинет, устланный пестрыми ковра-ми из Аксу, со стенами, покрытыми коврами и киргизски-ми вышивками. На них в красивом порядке висели: отде-ланная в мореный кавказский орех трехлинейная русская винтовка, трехстволка Зауера, нижний ствол нарезной под пулю, и легкая 20-го калибра двустволка без курков отличной английской работы. Между ружьями висели патронташи, кинжалы, ножи, принадлежности конского убора.
