Мендис расчищал себе дорогу в джунглях ударами мачете. Его мощные руки открывали им путь в Эсмеральду. За ним шли Амазон Стейнвей, Сервеза и Родригиш, а следом — дюжина осторожных, как обезьяны, индейцев. Это были люди из племени яномами, которых Мендис нанял несколькими днями раньше, когда река стала несудоходной и им ничего не оставалось, кроме как продолжать путь сквозь джунгли пешком.
Индейцы в молчании волокли за веревки наспех сделанную повозку, на которой возвышался белый рояль. С тех пор, как они сошли с корабля и двинулись по еле различимой тропинке через джунгли, которые с каждым днем все больше сгущались, путники совершенно выбились из сил от жары и усталости. Они брели уже больше недели, исходя кровавым потом в этом неравном поединке с природой. То колеса повозки увязали в размокшей почве, то впереди оказывался склон, с которого нужно было спускаться с величайшей осторожностью. Или приходилось перебираться через болото, а инструмент тащить на руках.
Вот уже два дня, как удивительная процессия совсем потеряла темп, и тут никто ничего не мог поделать. Причиной были не индейцы и даже не здешняя пересеченная местность, а Амазон и Сервеза. Поначалу оба они вместе с Мендисом расчищали дорогу среди бурной растительности — все трое были вооружены мачете, и отряд двигался через лес довольно быстро. Но пианист и бармен, непривычные к такому тяжкому труду, очень скоро стерли себе руки в кровь, и мозоли доставляли им сильные страдания. Мендис пытался лечить их целебными растениями, но все равно раны не заживали мгновенно — нужно было время, прежде чем они смогут снова взять в руки мачете и прорубать дорогу.
Глядя на свои вздувшиеся ладони, Амазон завидовал рукам Мендиса — грубым и твердым, как камень.
— Повезло тебе, что ты родился в этих краях. Твое тело вылеплено здешней природой, поэтому теперь ты можешь совладать с ней.
Мендис посмотрел на него и ответил:
— Я знаю, как прорубать путь в джунглях, — с этим мне повезло. Но зато я не умею играть на рояле.
Амазон улыбнулся:
— И то правда. Об этом я не подумал.
Индеец подошел к музыканту и по-братски положил руку ему на плечо.
— Ладно тебе, — сказал он. — Каждому свое. У тебя рояль. У меня лес.
Затем, не теряя времени даром, он встал во главе колонны и, как ни в чем не бывало, продолжал свою работу.
Единственный, кого, казалось, не смущало медленное продвижение процессии, был полковник Родригиш. Он не обращал внимания на то, что Амазон и Сервеза выбыли из строя, и отказывался помогать индейцу. О том, чтобы он помог тащить рояль, не могло быть и речи. Во-первых, ему это казалось унизительным, а кроме того, несколько ночей, проведенных под открытым небом, вызвали у него приступы ревматизма. Он страшно мучился и проклинал разом и влажный климат, и слабость собственного тела. Единственная причина, по которой он продолжал это странное путешествие, крылась в том, что оно напоминало ему безумства молодости, — а это было для полковника словно бальзам на раны. Поэтому, несмотря на переутомление, которое стало уже хроническим, эта экспедиция приносила ему безумную радость, как будто вернулись времена каучука, торговли лесом или разведения бабочек.
Амазон же, по мере приближения к Эсмеральде, нервничал все больше. Как будто оттого, что он открыл остальным цель путешествия, разгорелись уголья его любви к Кармен Авила, которые никогда окончательно не обратятся в пепел.
Сервеза тем временем не уставал жаловаться на судьбу:
— Туда просто невозможно добраться. Понимаете? Невозможно. Невозможно. Не-воз-мож-но.
Эту фразу он повторял каждый раз, когда что-то мешало им продолжать путь, — а иногда, может, и без всякого повода, — она звучала у всех в ушах, как надоевший припев или заклинание, и остальным участникам экспедиции становилось все трудней это выносить. Индейцы явно нуждались в том, чтобы кто-то их подбадривал, а от причитаний Сервезы они начали падать духом. Наверное, именно поэтому Амазон Стейнвей, уставший от этой занудной песни, вдруг разозлился и отругал попутчика:
