— Выпей горячего молочка — и все пройдет, вот увидишь.
— У меня так сильно бьется сердце!
— Это от слабости.
Бобо делает глоток молока. Миранда садится подле постели и принимается штопать носок, который натянула на деревянный гриб. Бобо уставился в потолок. Потом переводит взгляд на стену и пытается отогнать муху. Плаксиво говорит:
— Муха!
— Где?
— Раньше сидела вон там. У нас, наверно, единственный дом во всем городе, где мухи есть даже зимой!
Миранда озирается вокруг, ища глазами муху. Но потом вновь принимается за работу. Бобо поворачивается на бок, высоко натягивает одеяло, потому что его бьет озноб. Из-под одеяла видны только одна щека и лихорадочно блестящие глаза, пристально устремленные на мать.
— А у вас с папой как получилось?
— Что получилось?
— Ну, как вы познакомились… полюбили друг друга.
Мать поднимает на него глаза и смущенно улыбается.
— Что за разговоры! Разве я помню? Твой отец не из тех, кто теряет время на ухаживание. Он был простым рабочим в Салюдечо, а у моих родителей водились денежки, потому они его не очень-то жаловали. Короче говоря, мы удрали из дому, никому не сказав ни слова.
— А когда вы с ним в первый раз поцеловались?
Мать напускает на себя строгость.
— Чего тебе только в голову не взбредет! Я и не знаю, целовались ли мы с ним. Когда мы впервые встретились, он снял шляпу — и все тут. Он говорит, это самое большее, что он мог сделать для девушки и до этого никогда так не делал. В наше время было не то, как теперь, когда черт знает что вытворяют.
Бобо, весь в поту и ознобе, пытается приподняться и сесть. Глаза его лихорадочно блестят.
— Вот я, например, ничего такого не вытворяю.
Мать перестает штопать и пытается уложить его обратно.
— Ну ты же еще ходишь в коротких штанишках. Тебе рано думать о таких вещах.
Бобо стучит зубами, волосы у него мокрые. Он уже почти бредит.
— Тогда немедленно сшей мне длинные брюки. У него-то они есть!
— У кого — у него?.. — рассеянно спрашивает Миранда; ее мысли заняты совсем другим. Она поворачивается к двери и зовет служанку: — Джина! Джина!
— Хочу длинные брюки или хотя бы зуавские!
— Если будешь хорошо себя вести, я куплю тебе.
В дверях появляется Джина, и Миранда поспешно говорит ей:
— Пойди посмотри, не идет ли доктор.
Бобо, уже не в силах сдерживаться, продолжает свою исповедь:
— Она говорит: «Не посылай мне больше записок!» А я ее спрашиваю: «Почему?» Она мне отвечает: «Это уж мое дело».
Мать вновь поворачивается к нему:
— Теперь успокойся, ляг, и дай я тебя оботру.
— Записки я буду писать кому хочу и когда хочу.
Миранда берет тальк и присыпает белым порошком грудь и шею сына, который не умолкает ни на секунду.
— В Африку! Вот стану врачом и уеду в Африку! Тогда она узнает…
Наконец опускает голову на подушку и, не пытаясь больше унять дрожь, еле слышно бормочет:
— Ну и жара, наверно, сейчас в Африке!
Над Главной улицей висят длинные полотнища с надписью: «ТЫСЯЧА МИЛЬ»[15]. На улице ни души. Но на балконы кое-кто уже вынес стулья. В окнах мелькают лица. И вот одновременно вдоль всей улицы зажигаются фонари.
Вдалеке раздается шум мотора. Он доносится со стороны арки Юпитера. Оглушительный, тревожный грохот нарастает с каждой секундой. Балконы и окна мгновенно заполняются зрителями; все в полной уверенности, что уже приближается первый гонщик. Но увы! Это всего лишь Черная Фигура, как всегда, гонит на сумасшедшей скорости по улицам, сопровождаемый свистом и бранью. Но теперь никто не отходит от окон. Люди переговариваются, окликают друг друга. Крики, возгласы, взрывы смеха. Многие уткнулись в газеты. За аркой, там, где начинаются поля, по обе стороны дороги толпятся люди, другие забаррикадировались за грудами прессованной соломы. Одиноко маячит на дороге фигура невысокого солдатика с трубой в руке. Он должен подать сигнал, когда вдали появятся фары гоночных машин.
На каменном балкончике в форме кубка, прилепленном к старому палаццо Главной улицы, устроились Бобо, Ганди, Жердь и Бочка. У них тоже газеты и карандаши, чтобы отмечать прохождение участников пробега. Бобо держит огромные карманные часы деда. Жердь и Бочка горячо обсуждают участников гонки.
