Лео приникает к калитке, услышав какой-то далекий шум. Пытается просунуть голову сквозь железные прутья. Вдруг начинает нервно смеяться. Отходит от калитки и чуть не бегом бросается к виднеющемуся в глубине полузаросшей аллеи зданию больницы.
Мимо калитки проезжает извозчичья пролетка. Рядом с кучером восседает Бобо, а на сиденьях друг против друга — его родители, дед и братишка. Пролетка огибает ограду и останавливается у ворот. Бобо и все остальные слезают. У матери Бобо в руках сверток.
Лео поспешно шагает по длинному коридору, что ведет к главному входу. Он почти касается плечом стены, словно ища поддержки. На лице его радостная улыбка. Но вдруг он застывает как вкопанный, растерянно глядя перед собой.
Его родные, сбившись в кучку, машут ему издали. Они стоят у конторки, за которой сидит толстый привратник.
Лео замер метрах в двадцати от них. В глазах у него страх и растерянность перед предстоящей встречей.
От группки родственников отделяется Бобо. Он бежит навстречу дяде и таким образом сглаживает общую неловкость. Лео успокаивается и вновь приветливо улыбается родственникам. Он целует племянников, отца, брата и Миранду, которая протягивает ему привезенный пакетик. А потом, довольный, направляется впереди всех к выходу.
Синьор Амедео провожает их взглядом. Он задержался, чтобы переговорить с привратником.
— Мне кажется, ему лучше.
— Не то слово! Он более чем нормален, — отвечает привратник.
Синьора Амедео эти слова явно радуют. Он поворачивается, чтобы уйти, но, вдруг спохватившись, шарит в кармане и протягивает привратнику сигару.
Холмистый пейзаж. Зеленые и желтые склоны густо поросли дроком. Холмы, напоминающие больших спящих слонов, кажутся выросшими среди долины по мановению волшебной палочки. А вдоль дороги пестреют голубые калиточки, увитые розами; маленькие цветущие розы карабкаются вверх по столбам ворот или по натянутой проволоке. Залитая солнцем дорога, петляя меж холмов, плавно уходит вверх.
Бобо опять устроился рядом с кучером. В пролетке дядя Лео, отец, мать, дедушка. В ногах у них, прислонившись спиной к дверце, примостился младший брат Бобо.
У Лео на коленях пакетик, привезенный Мирандой. Он с жадностью, но аккуратно ест пирожное. Оглядев брата, отца, Миранду, он говорит, как будто только сию минуту понял это:
— Все вы очень хорошо выглядите, просто очень. И ты, Миранда, тоже. Да и я прекрасно себя чувствую… можно сказать, гораздо лучше.
Затем, указывая на белеющую в глубине кипарисовой аллеи церковь, спрашивает у Миранды:
— А что, жив еще дон Паццалья?
— Да он уж лет десять как умер!
— Как?! Он ведь еще в прошлом году был жив! — растерянно восклицает Лео.
— То был дон Ремиджо.
— А что, разве дон Ремиджо тоже умер?
— Нет, дон Ремиджо жив.
— Так вот, я и говорю… Я видел его в прошлом году. Он шел и нес куда-то цветочный горшок. Кто его знает, куда он шел?..
Амедео внимательно и с улыбкой наблюдает за братом. Тот весь расслабился, но взгляд по-прежнему острый, проницательный. Дедушке жарко. Он беспрерывно вытирает лоб платком. Время от времени он снимает серую соломенную шляпу и проводит платком по взмокшей лысине, потом снова надевает шляпу. И вдруг говорит:
— Когда Лео было лет восемь, он был умнее всех. Ты уж меня прости, Амедео, но голова у него была такая светлая, не то что у тебя. Ох и умен же был, черт меня подери!
Отец Бобо добродушно кивает.
— Что верно, то верно! Кто ж с этим спорит.
— Ведь ему ничего не стоило мессу отслужить: он знал латинские слова «доминус… доминус» и еще «вобиско»…[13] Ты помнишь, Лео, как ты служил мессу?
Лео на мгновение задумывается, припоминая. Потом качает головой: нет, не помнит. И вновь принимается за пирожные.
Бобо на облучке совсем извертелся. Все ему любопытно: и то, что видит он в долине, и то, что происходит во дворах крестьянских домов, и то, что летает в небе.
И всякий раз он с воодушевлением оборачивается к сидящим в пролетке.
— Дядюшка, ты видел, какие розы? Дядя Лео, смотри, отсюда уже видно море!
Только усядется и через минуту вновь вскакивает и, обернувшись, спрашивает:
— Папа, можно я буду править лошадью?
