— Мы не должны говорить об этом. О том, что случилось. Мы и не говорим, не правда ли?
В среду утром, около одиннадцати, Амандина и Соланж были в своих комнатах. Ранее Батист взял Амандину на прогулку по саду и для посещения часовни, прежде чем отвел ее к Соланж. Пожелав им отличного дня, он сообщил, что навестит их вечером. Амандина бросилась в его объятия, и он ушел от них быстрой неловкой походкой.
Обе они, и Амандина, и Соланж, нервничали, каждая беспокоилась за другую. У них был ритуал, который мог им помочь успокоиться, вернуться к прежним отношениям, если такое действительно возможно, — купание.
Амандина заткнула пробку, помогла наполнить ванну теплой водой и ловко, как медсестра на курорте, разложила на стуле миндальное масло, фиолетовые капсулы, дающие пену с запахом сирени, достала полотенца.
Соланж помогла ей раздеться, сесть в ванну. Амандина любит запах сирени, Соланж — нет.
Потом, держась за руки и прислонившись к вертикально поставленным диванным подушкам, переодевшись в свежие ночные рубашки, они сидели на диване перед почти погасшим очагом. Мария-Альберта принесла им чай и маленькую корзиночку дикой земляники.
— Мы не будем сейчас об этом говорить. Не теперь. Когда сможем, тогда и сможем. Жан-Батист сказал тебе, что мы уезжаем, не так ли? Он хотел сказать об этом сам, и я согласилась. Он думал, что с ним ты будешь более откровенна. Скажешь ему, если не хочешь ехать.
— Он спросил меня, и я сказала, что хочу.
— Хорошо. Тогда все улажено.
— И я даже не волнуюсь по поводу моей матери, что она не сможет найти меня. Я оставила ей письмо.
— Кому ты оставила письмо?
— Моей матери.
— И, конечно, ты передала его через Деву Марию?
— Да. Она не слишком мне помогла, но тем не менее я доверяю ей.
— И что ты написала в письме?
— Я написала, что твоя фамилия — Жоффруа и что мы едем в Авизе. И что я научусь доить коз. Я ведь научусь?
— Конечно.
— Жан-Батист дал мне листок бумаги, на которой он пишет рецепты. Я знаю, что Дева Мария не доставляет почту. Но я чувствую себя лучше от того, что написала записку и оставила ей. Мне так спокойнее. Я не рассказала матери о Жозетт.
— Нет. Нет, я и не думала, что ты расскажешь. Так, ты готова ехать?
— Готова. И я даже рада, что никого из девочек нет сейчас. Или еще не все уехали?
— Нет. Всех отправили на лето в разные места. По крайней мере, я так думаю. Как они удивятся, когда вернутся и узнают, что ты уехала! Но ты сможешь написать им, а они тебе.
— Надеюсь. Я буду скучать без Марии-Альберты, Жозефины и других сестер. И без Батиста. Почему ты не вышла за него замуж, тогда мы бы смогли забрать его с собой. Я спросила его об этом, и знаешь, что он ответил?
— Не уверена, что хотела бы услышать…
— Он сказал: «Наступит и наше время». Что это точно значит?
— Это другой способ сказать: «Возможно, когда-нибудь».
— Так, возможно, когда-нибудь ты выйдешь замуж за Батиста?
— Хватит.
— Я не уверена, буду ли я скучать по матушке. А ты будешь?
— Возможно, буду. Но я думаю, что скучать — неправильное слово. Слишком много она оставила мне поводов подумать, слишком много.
— Я немного побаиваюсь ехать в поезде. Совсем чуть-чуть.
— Это лучшая часть путешествия, трусишка.
— Я думаю, немножко волноваться не вредно?
— Немножко можно. Мы уедем в субботу утром. В восемь сорок девять поезд от Монпелье до Нима. Там пересадка. Если все пойдет по плану, мы прибудем в Реймс где-то в понедельник утром. Возможно немного позже.
— На скольких поездах мы поедем?
— На четырех.
— А я хотела бы на десяти, двадцати…
— Я обещаю, что в будущем мы будем много путешествовать, а пока ограничимся четырьмя.
— Ладно.
— У нас два дня, чтобы собраться. Два дня плюс остаток этого. Ты должна отдохнуть…
