Взирая чуть отстраненно, как дама с портрета на стене, графиня сидела во главе стола, окруженная начищенными, выбритыми, благоухающими хорошим парфюмом гостями, полковник расположился с правой стороны от нее, обед с Вермахтом тек неторопливо, разговор был неопределенно общий. В первые дни графиня обдумывала, не пригласить ли ей знакомых дам, чтобы развлечь молодых людей. Но среди тех немногих, кто оставался, не было никого, кто был бы совершенно уместен. Никого, кто был бы симпатичен, но не слишком, очарователен, но не вполне. Конечно, они обзавелись собственными женщинами: или вывезенными из Украины и работающими в рыночных барах, или немногочисленными местными девушками, тоже жаждавшими, несмотря на патриотизм, любви и ужина хотя бы время от времени. Но гостившие у нее мужчины были почтительны и даже напивались, не нарушая правил приличия. Некоторые помощники проводили за городом по нескольку дней каждую неделю, у остальных тоже хватало служебных обязанностей, таким образом, большую часть времени в доме царила тишина. Жизнь продолжалась.
Вечерами графиня уединялась в своих комнатах, читала, открыто слушала Би-би-си, пренебрегая распоряжением, по которому все еще неконфискованные радиоприемники должны были быть сданы. В самом начале полковник спросил, не потревожит ли ее, если будет иногда садиться за фортепиано. Прошу вас, я люблю музыку. Так и повелось: она играла Шопена, он — Баха, они играли друг для друга, часто и для окружающих. Валенская и полковник редко оставались наедине, а когда такое случалось, графиня очень грациозно соблюдала дистанцию — танец, которым полковник наслаждался, — единственная близость, которая допускалась, был разговор об их семьях. Об Анжелике и Януше, о жене полковника, его взрослых детях.
Однажды вечером, когда Валенская играла, полковник вошел в салон, неся в руках ее тяжелую белую шелковую шаль. Он остановился за ее спиной и нежно окутал плечи графини. Его руки задержались, нервно вздрагивая. Она замедлила темп, но не остановилась. Он начал говорить, она продолжала играть.
— Может, мы куда-нибудь сходим? Мне хотелось бы пригласить вас в одно очаровательное заведение, где я бываю время от времени.
— Вы хорошо знаете, что я редко выбираюсь из дома по вечерам и никогда в компании офицера оккупационных войск. Тем более в бар.
— Сегодня вечером вас приглашает не представитель Вермахта, а человек, который пытается ухаживать за вами, Валенская. — Он впервые опустил ее титул. — И что заставило вас думать, что я поведу красивую женщину в низкопробный бар?
— А куда еще? Недочеловекам разрешается посещение только заведений второго сорта.
— Позвольте доказать вам, что из каждого правила есть исключения.
У полковника были две причины для подобного демарша. Кроме естественного желания завязать с графиней более близкие отношения и снизить накал противостояния между завоевателем и побежденной стороной, он преследовал еще одну цель: многие члены оккупационного корпуса начали посылать за своими семьями. Генерал-губернатор Кракова, Ганс Франк, несколькими днями ранее публично объявил: «Мир прекратит свое существование прежде, чем нацисты оставят Краков», — тем самым поощряя порыв солдат соединиться с их семьями, которые ждали на родине. Полковник вовсе не был одним из тех, кто бросился писать жене. Она сама отправила ему телеграмму. «Ich freue mich Sie wiederzusehen. Я жду нашей встречи», — было написано в ней. Назрела необходимость ответа.
Эмоционально чуждые друг другу большую часть времени их брака, полковник и его жена в совершенстве владели мастерством фарса, умея хладнокровно создавать картину любви и семейного благополучия ради детей. Но когда дети выросли и разлетелись из отчего дома, муза войны призвала полковника и стала, как он думал, его единственной госпожой. Вермахт сотворил богиню. Война была ею. Так было, пока он не встретил женщину с оленьими черными глазами, легкой походкой пересекающую рыночную площадь Кракова. «Действительно ли я люблю графиню? Не знаю, никогда не испытывал ничего подобного, к сожалению, нет опыта. До сих пор».
