— Итак, инспектор, минуты две мы все сидели бы, не шевелясь…
— А потом китайцы бы спрятали свои револьверы, извинились — ну, пошли бы в тюрьму, но ненадолго. Им было заплачено, Вонгом. Он сам, наверное, получил очень хорошие деньги. А мы все поднялись бы наверх, нашли бы тело Таунсенда — и живого майора Херберта, с маузером, где не было бы — к его изумлению — одного патрона. Ведь все китайцы в один голос дают показания, что никакой дополнительной стрельбы не ожидалось. Все счастливы. И тут!
Робинс поднял тонкие брови и театрально развел руками.
— Стрельба с балкона. Стрельба с эстрады. Инвалид, который не инвалид. Полный хаос. Это-то ведь никем не планировалось! Непонятно, что теперь делать. И кто-то — нервы сдают — совершает глупость. Утаскивает у вашего Тони из-под бока его собственный маузер, засовывает его под крышку блюда с карри. Глупо, но в переполохе и не такое бывает. Хотя… кто знает. Может, и не совсем глупо.
Я зажмурилась: теперь мне казалось, что я вижу эту руку, берущую маузер, поднимающую его с пола — и тут пистолет уходит из моего поля зрения. Все были заняты раной Тони, там была целая толпа народа… Или это уже — мое воображение?
— Три выстрела, — повторила я. — Может быть, пистолет взяли для того, чтобы быстро вытащить из него один целый патрон? А потом уже невозможно было положить его на место незаметно?
— Очень возможно. Но в этом случае убийца не знал одной особенности маузеров, — кивнул Робинс и наклонился над своим чертежом маузера с карандашом в руке, как фельдмаршал Гинденбург. — Это вам не револьвер. Слабое место маузера — что его нельзя быстро перезарядить. Вот тут надо снять крышку магазина, достать обойму, вытащить патрон, вставить обойму на место… Кстати, у маузеров есть второй магазин, если его присоединить — он становится двадцатизарядным, впечатляет, да? Но у вашего друга был обычный магазин, на десять патронов. Из которых в момент изъятия оружия на месте было всего семь.
Мы помолчали.
— Но это слабая улика, — сказал, наконец, Робинс. — Ваш друг мог забыть вставить один патрон в обойму. Правда, в тюрьме он честно сказал, что их там было десять. Но с хорошим адвокатом можно вспомнить, что все-таки девять. Что произошло на самом деле? Вы согласны, что речь о тщательно подготовленном преступлении. Ну, а разве трудно вытащить у вашего Тони один патрон из обоймы заранее? И вот, как я сказал, у него находят маузер без одного заряда… Ну, пусть с чистым стволом. Но если учесть, что все равно в коридоре их в момент убийства должно было быть только двое… Напоил — как всегда, убил, почистил ствол, обойму зарядить не успел — что-то в таком роде.
— А зачем тогда тащить пистолет к блюду? — мрачно поинтересовалась я.
— Нервы, — развел руками Робинс. — Или еще что-то случилось не так. Что-то с отпечатками пальцев. Схватил, не подумав. Вспомнил про дактилоскопию. Понес топить пистолет в соусе.
Я сжала губы. Чтобы случайно не сказать вслух то, что меня беспокоило уже два дня.
Точнее, не что, а кто.
Двухпистолетный Коэн. Человеке двумя маузерами на поясе, который несколько лет — сколько, в точности? — был командиром военного советника Энтони Дж. Херберта-младшего там, в Кантоне.
КОГДА МЫ БЫЛИ УДИВИТЕЛЬНЫМИ
Я не могу понять этот город, говорила я себе, проезжая по таким знакомым на вид улицам (черепица и ставни наверху, запахи аптеки, лука, соевого соуса и керосина у тротуара). Зачем он здесь, этот Куала-Лумпур? Кто взял квартал (и еще квартал, и еще улицу) осторожными пальцами и перенес его из моего Джорджатуна, или из Сингапура — сюда, в джунгли? Что это за странная улица, кончающаяся ничем — раз, и вот поросший зеленью холм, широкие листья, лианы, цветы, комары, тишина? Почему по ту сторону холма начинается новая улица, и это тоже Куала-Лумпур? Что за дворцы с колоннами вдруг вырастают вдоль дороги?
Как разобраться, где Куала-Лумпур кончается совсем и превращается в деревню, если по всем улицам рикши здесь катят наравне с бычьими повозками?
Где я провожу ночи — в деревне, городе или в чем-то среднем и непонятном?
И вот после долгого жаркого апреля и таких же первых дней мая недоумение, наконец, кончилось.
