– А как насчет переброски часовых поясов? – спросил Барнаулов. – Не будет ли этот проект продолжением переброски северных рек и откачкой энергии, но уже в масштабах Космоса? – спросил Барнаулов.
– Опять в точку! – согласился завлаб. – Все революции и великие реформы имеют очевидное, осязаемое проявление, но сверх того незримую метафизику, тайные смыслы, доступные лишь пророкам и ясновидцам. История – это не только столкновение партий, конных армий или танковых колонн, восхождение и низвержение вождей, но и схватка метафизических сил, небесных воинств, бестелесных сил, именуемых Добром и Злом. Нынешняя атака на Время весьма опасна, но понятна. Над всей Россией – сталинское время! Его одиннадцать часовых поясов стягивают стальными обручами рассыпающееся тело империи, и в наших стенах все еще советская власть! – усмехнулся завлаб.
И он был прав: в умирающем, распроданном по частям здании советской науки еще горел очаг румяной Гестии, и поварихи в кружевных наколках помешивали украинский борщ, а на общепитовских тарелках в волнах пюре млела жемчужная селедочка, прозванная каким-то остряком «гидрокурицей».
– И в чем же заключалась убойная сила «тунгусской бомбы»: тротил, аммонал или урановая крошка? – спросил Барнаулов, нагружая поднос вкусной и здоровой пищей.
– Ни то и ни другое! Тем не менее это самое совершенное на сегодняшний день оружие.
– И что ж это за оружие?
– Антивремя! Представьте, засланец из другого Времени производит аннигиляционный взрыв в нашем Пространстве и Времени, но сам при этом нисколько не изменяется!
– Фантастика! – в простоте душевной восхитился Барнаулов.
– Чрезвычайно удобная штука! Теоретически такую «Царь-бомбу», или «Кузькину мать», можно переносить в обычном дипломате или в кармане брюк.
Барнаулов вежливо допил компот из сухофруктов, напоминающий детсадовское детство, и тепло простился с «мучеником науки».
С этого момента он, белый офицер Барнаулов, вел собственную игру, и посвящать Авенира в открывшуюся ему тайну считал опасной ошибкой.
Жизнь успешного человека похожа на хрустальные башмаки: с одной стороны, вожделенный цокот по мраморным ступеням и изредка глоток терпкого вина из хрустальной туфельки, а с другой – ходить неудобно и лодыжку выворачивает. Страдая от жестких ледяных колодок, Марей успевал, однако, пить вино успеха, почти не морщась.
На регулярном банкете в Доме журналистов он был объявлен героем месяца, на торжествах в мэрии обаятельный передвижник из сибирской глубинки запросто пленил вице-мэра, и они выпили на брудершафт и спели а капелла:
– А я Сибири, Сибири не страшуся,
Сибирь ведь тоже русская земля-а-а…
Его выставка «Сказание о земле Сибирской» была развернута в роскошном Малахитовом зале мэрии. Зрители переходили от картины к картине вслед за художником, взявшим на себя еще и обязанности экскурсовода по собственной галерее.
– Есть на Енисее Кит-гора, там до революции проходили шаманские собрания, – вещал Марей, точно песнь выводил, – и узнали тунгусские камы, что живет в одном селении на берегу Енисея ссыльный Коба, знаменитый своей редкой рыбацкой удачей, да еще тем, что девочку от удушья спас: рискуя жизнью, высосал трубочкой дифтеритную хворь.
Заинтересовались камы, что за птица такая, да еще Кобой называется, и пригласили его на свой пир-туй. Сел Коба на собачью упряжку и погнал на север, а надо вам сказать, что ехать по льду Енисея на собачках – одно удовольствие. Едет Коба, трубочку посасывает, но к ночи дохнул мороз, и заснул Коба смертным сном: покачивается в санях ледяная статуя в папахе и бурке.
Но верно сказано, что любой сон, даже смертный, – явление временное. Вот просыпается Коба в какой-то тесноте и темени, чует – кругом жар пышет, и лежит он ничком, в чем мать родила, на горячей наковальне. А над ним над самой головой адский молот свистит, ворожит и с размаху по голове лупит, только у самых волос останавливается.
– Амба! – говорит кто-то черный, во тьме незримый. – Будет теперь у него хребет стальной, так что Черный Шаман плетью не перешибет.
Потом коваль берет клещи, переворачивает его навзничь и начинает и вроде как стальное сердце в груди ладить, и над зародом что-то кумекать.
