Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга - страница 63
– Облекут во Славу? – простонал Распутин. – С меня… с меня сорвут мои одежды жемчужные, мои ризы убеленные, а я, голый и сирый, вернусь на заклание в бездну смердящую, в адову преисподнюю!
– Власть умерщвляет всех, кого любит, – печально согласилась Кама, – не минует чаша сия и Сталина… Он будет отравлен в первый день весеннего полнолуния на тридцатом году своего правления и, как все великие шаманы, уведет за собою целую свиту из мертвецов. Но перед этим он выиграет великую битву, самую страшную из когда-либо бывших под небом, и даже лютый враг признает его превосходство и склонит перед ним свои знамена. Посмотри сюда!
Кама вложила в ладони старца алое стальное ядро, точно только что вынутое из доменной печи, но холодное и влажное, как ледяная градина.
– Кровушка-то так и хлещет! – зловеще проговорил Распутин, вглядываясь в его выгнутую амальгаму. – Из этих дверей выйдет коварный и вероломный правитель, он костями вымостит тундровые топи… Хозяйка, ты выпускаешь на волю чудовище!
– У России есть жестокий выбор: быть растоптанной сапогами захватчиков и уже никогда не возродиться… или принять нового кровавого Царя, Красного Ирода.
Селифанушка взял простые весы из двух чашек и насыпал на одну горсть золотого песка, а на другую бросил камешек пирита – «золотой обманки».
– Посмотри, золото – это его добрые дела, а пирит – неизбежное зло, которое он принесет в мир. Взгляни: весы клонятся в сторону добра! Рожденные перевешивают умерших, построенное – разрушенное, спасенные – погубленных без возврата.
– Да будет по слову твоему, – прошептал Распутин, он встал на колени перед Предреченным и дважды приложил его ладонь к своему плечу.
Предреченный очнулся на рассвете. В белой рубахе и таких же портах, точно в смертном старческом одеянии. Тонкие иглы пронизывали онемевшие мышцы, и, преодолевая колючую боль в ступнях, он встал и прошелся по горнице. На стене висело занавешенное рушником зеркало, он снял расшитую ткань, вгляделся в прозрачную глубину, пригладил густую черную бороду и уперся взглядом в того, кто смотрел на него с той стороны амальгамы. Взгляд был тяжелый, проницательный, излучающий власть и не скрывающий своей силы…
Зеркальный ящик
Лаборатория, где когда-то, еще до перестройки, работал Померанцев, все еще значилась на балансе объединения «Фаэтон», и, невзирая на глубокую секретность этого отнюдь не зеркального «ящика», Барнаулову удалось встретиться с заведующим лабораторией нелинейных процессов, хорошо знавшим покойного Померанцева.
– Жаль, золотая голова, – посочувствовал печальной новости моложавый завлаб в пиратской бандане.
Барнаулов с легкой иронией посматривал на его залихватскую корсарскую бородку и колечко в ухе. По всем приметам этот энергичный «морской волк» был последним капитаном корабля-призрака, настоящего «Летучего голландца», точнее, «Титаника» большой советской науки, с которого загодя сбежали крысы, но капитан остался и как ни в чем не бывало вел судовой журнал.
– А как он погиб? – без особого, впрочем, интереса спросил завлаб.
– Ему отрезали его «золотую голову», – вкрадчиво произнес Барнаулов.
– «Золотую голову», – задумчиво произнес завлаб. – А ведь он как чувствовал!
– Что чувствовал? – уточнил Барнаулов.
– Лет пять назад он побывал на Подкаменной Тунгуске, вернулся сам не свой, мы даже шутили, что тамошние шаманы его сглазили. Однажды я слышал, как он шепчет: «Дыл… Дыл… Он сам снял свою голову и отдал мне…» Как я позже узнал, у эвенков слово «дыл» обозначает голову человека и солнце.
– Значит, там, на Тунгуске, он стал свидетелем какой-то трагедии? – острожно уточнил Барнаулов.
– Возможно, мне об этом ничего не известно, – беспечно ответил завлаб.
