Галин и Ломов готовились к испытаниям «Тетры», Красов и Сванидзе тщетно просиживали у приемника. Киан молчал. Однажды Микель за какой-то надобностью приплыл в командирский отсек. Красов и Баграт сидели с выражением напряженного внимания на лицах. Ломов невольно насторожился. Однако ничего, кроме музыки, не услышал. Это была знакомая мелодия, которая ассоциировалась с березовой рощей, солнцем и ветром. Березки, словно девушки, рассыпали по плечам зеленые волосы, а ветер подхватывает их и относит в сторону. В каждой пряди искрится и переливается солнце.
- Чайковский, Четвертая симфония, - сказал Ломов.
- Это Киан.
- Чего-о-о?
- Киан. Передача идет из долины Блейка.
- Чушь! Вы поймали Землю.
- Тебе говорят - запеленговали станцию на поверхности Венеры. Сначала хор имени Пятницкого пел «Во поле березонька стояла…». Теперь Чайковский.
- Пусти-ка…
- Пробовали. Киан не отзывается.
Теперь маршрут дрейфа «Тетры» в атмосфере Венеры был ясен. Конечная точка - Киан. В Центре управления долго обсуждали предложение Красова, рассматривали варианты посадки. К пятнице все было готово.
- Пятница - день Венеры, - сообщил Галин. - Так утверждают древние календари.
- Счастливое предзнаменование! - обрадовался Микель.
- Но не для тебя. Шевелюру-то придется снять.
- Это еще зачем?
- Читай инструкцию о работе в атмосферном скафандре.
После бритья стало понятно, почему Ломов сопротивлялся. Формой его голова походила на мяч для регби. Она была сизоватой, продолговатой, а к затылку и лбу плавно сужалась.
- Черт знает что, - сокрушался Ломов, глядя в зеркало. - Не голова, а трехосный эллипсоид. Как покажусь жене?
В ночь перед стартом Ломов спал плохо. Кашлял, крутился в спальном мешке. С завистью смотрел на Гала. Под утро Ломову почему-то приснилась Феодосия, зеленое море и случайная знакомая Марина. Девушка плакала, убеждала, что неправильно понята, что любит его с томительной силой. Так и сказала - с томительной силой. Ломов едва убежал по вязкому песку, который вдруг всосал его до шеи. Проснулся он в зябком поту, долго лежал, тяжело дыша…
После завтрака Галин уложил в планшет рукопись своей книги. Потом достал откуда-то лепешку, отломил кусок и медленно сжевал. Остаток спрятал в спальный мешок.
- Зачем? - спросил Микель.
- Поработаю над книгой, пока ты разберешься с Кианом.
- Я спрашиваю, зачем лепешку кусал?
- Старый татарский обычай. Бабушка учила: «Если уезжаешь далеко, оставь надкушенный хлеб. Хлеб вернет тебя домой».
- Дай-ка и я кусну…
Они быстро проплыли через все рубки корабля. Красов и Баграт висели по обе стороны люка, ведущего в «Тетру». В переходной камере Ломов успел заметить два огромных, в человеческий рост, яйца с повисшими манипуляторами. Это были атмосферные скафандры.
- Галим, Миша, доброй дороги, - пожелал Красов.
- Привет Киану от Эммочки! - крикнул Баграт.
Ломов сидел в кресле, закрыв глаза. Рядом дышал Галин.
- «Венера», я «Тетра». К расстыковке готов.
- Понял вас. Действуйте.
Их прижало к спинкам кресел.
- Отошли нормально, - сообщил Красов. - Дистанция тридцать метров… Пятьдесят…
- Шестьдесят, - подхватил Галин. - Все штатно. Приступаю к маневру.
Щелкнули тумблеры. «Тетра» дрогнула, и Ломова бросило на левый подлокотник. Он открыл глаза.
- Говори хотя бы, что делаешь.
- Поворот вокруг оси. Готовимся к торможению.
Они молча смотрели, как стрелка таймера короткими рывками приближалась к алому штриху. В нулевой момент Ломов напряг мышцы. Тут же невидимые ремни стянули тело, выдавливая воздух из легких. Кровь превратилась в ртуть, налила тяжестью руки и ноги. Ломов чувствовал, как плывет кожа на лице, собираясь складками к ушам. Рот растянуло в кривой ухмылке, губы едва не рвались от напряжения.
«Четыре месяца в невесомости, - думал Ломов. Мысли перекатывались, как булыжники. - Изнежился донельзя…» Стоическое терпение спортсмена иссякало. Время словно умерло. Микель задыхался. Вдруг невидимые ремни лопнули.
- Д-да… - хрипло сказал Ломов. - Д-дела…
- Эй, эй! - не менее хриплым голосом окликнул Галин. - Ты куда?
- Да вот…
- Сиди, дед, сиди. Отдыхай. «Тетра» выпускает крылья.
