— Конечно. Многие из этих цветов попали сюда из Порты.
Младшая монахиня подошла к кафедре. На самом деле женщина не писала, а рисовала. «Чернильная ручка» при ближайшем рассмотрении оказалась кисточкой. На наклонной столешнице — две одинаковые бумаги. На каждой изображены цветы. Длинные, тонкие стебли, похожие на веретено, занимали почти весь лист. Головки цветов — размокшие под дождем тюрбаны. Освещенные солнцем лепестки переливались малиновым и багряным, оранжевым и фиолетовым, ярко-розовым и нежно-коралловым.
Аннетта внимательнее рассмотрела каждый цветок. Один — почти круглый, как чаша; бутон раскрылся, обнажив нежные тычинки. Тончайшие, почти невесомые лепестки другого по форме напоминали мандолину. Его будто сорвали на заре: лепестки слегка загибались, прикрывая друг друга.
— Какая красота! — воскликнула девушка.
— Узнаете? — довольно взглянула на нее суора Вероника.
— Конечно, — кивнула молодая монахиня, — в садах султана росло множество таких цветов. Вот только названия я так и не узнала.
— Это тюльпаны. — Суоре польстила любознательность Аннетты. — Из Оттоманской империи, как и другие прекраснейшие растения нашего сада.
— Аббатиса сказала, что первым их привез ее брат.
— Да, но уже много лет наши торговцы продолжают дело. Сюда попадают самые красивые растения из Оттоманской империи: гиацинты, анемоны, фритилярии империалис; а еще из Индии, Китая, с островов, из Нового Света — со всех уголков мира. Сначала мы считали их просто диковинками, но теперь они пользуются спросом. Богатые любят красивые сады: одним они добавляют престижа, другие, как наш благодетель, брат Бонифации, хотят создать ботанический сад, как в Пизе и Падуе.
Аннетта вновь посмотрела на рисунки.
— Этот нравится мне больше всего. — Она указала на бело-розовый тюльпан, нижние стороны лепестков которого ближе к стеблю окрашивались в нежнейший серебристо-зеленый цвет.
— Все они стоят немалых денег. Но пестрые — самые дорогие. Посмотри через это, — Вероника протянула Аннетте стеклянную сферу, — сможешь разглядеть детали. Такими стеклами пользуются наши кружевницы.
Молодая клирошанка взглянула на рисунок через лупу.
— Ой, смотрите! — радостно вскрикнула она. — Муравьи!
По стеблю карабкались два крошечных труженика.
Девушка осторожно передвигала устройство по картинкам, восхищаясь мельчайшими деталями. На одном — капли росы сияют на «корне» листа. На другом — над нежными лепестками кружится маленькая бабочка, будто собранная из драгоценных камней. На третьем по цветку, изгибаясь, ползет мохнатая гусеница.
— Они как живые! Кажется, протяни руку — и сорвешь! — восхищенно сказала Аннетта, оторвавшись от рисунков. — Но разве это не весенние цветы?
— Да, рисункам уже много месяцев. Заказал торговец-коллекционер из Англии. Его агент приезжал несколько лет назад, а теперь он снова в Венеции. Недавно пришел снова и заказал еще один рисунок. Сегодня забирает. Когда ты появилась, я наносила заключительные мазки. — Суора Вероника сняла очки и потерла переносицу.
Несмотря на строгий взгляд, так она будто помолодела.
— Воистину права Аннунчиата: вы занимаетесь богоугодным делом. — Аннетта говорила искренне, но художница зыркнула так яростно, словно ее ужалила пчела.
— Мы делаем все, что можем, — сухо ответила она, водрузив очки обратно на нос, — и я действительно считаю свою работу богоугодной, что бы некоторые там ни говорили.
— Простите, я вовсе не хотела…
— Кто-то выращивает растения в саду, кто-то сортирует и высушивает цветы в гербарии, а я… их рисую. И это не тщеславие, — добавила Вероника, сверкнув глазами.
— Кто осмеливается говорить такое? — ужаснулась девушка.
Но Вероника не слушала ее.
— Это богоугодное дело, и я никому не позволю смеяться.
— Конечно, конечно, — попыталась заверить се Аннетта, но старшая монахиня не собиралась менять гнев на милость.
У края кафедры выстроились крошечные горшочки и склянки с минеральными пигментами, из которых мастерица делала краски. Аннетта потянулась за одной и случайно уронила на пол. Стеклянная бутылочка разбилась, и молотая киноварь превратилась в кровавое пятно на полу.
