Критические сшибки вокруг Маканина — особая примета литературной жизни последнего десятилетия. Возникали они произвольно, инициатива шла снизу, в журналах отнекивались, критики настаивали, редакторы в конце концов уступали, и читатели получали очередной вариант истолкования маканинских «причуд». По Игорю Дедкову. По Льву Аннинскому. По Алле Латыниной. По Владимиру Бондаренко. Круг воителей и ревнителей был, разумеется, много шире, но эта большая четверка как бы и не выходила из состояния полной боевой готовности…
Ажиотаж, правда, возник лишь после повести «Предтеча» (1982); «мода на Маканина» — несколько раньше, ей же предшествовали годы и годы скромного «сосуществования» почти на обочине литературного процесса. Маканин числился в отставших от своего поколения — поколения «шестидесятников», к которому, казалось, должен был принадлежать уже по году рождения: 1937. И А.Битов и Б.Ахмадулина родились в том же году, однако, в отличие от припозднившегося уральца (Макании опубликовал свой первый роман «Прямая линия» лишь в 1965-м), успели и нашуметь, и высказаться, и завоевать аудиторию.
Не узнав в авторе «Прямой линии» одного из своих, пусть отставшего-застрявшего, Л. Аннинский (я имею в виду его полемические заметки «Смерть героя») и отреагировал на него как на чужого. Двадцать лет спустя в последней статье о Маканине «Структура лабиринта» критик за «давний казус» неузнавания извинился, хотя скорее следовало подивиться верности тогдашнего, первого впечатления: чужой, иной, другой.
Иной, но какой? Этого в середине шестидесятых годов не знал, видимо, и сам Маканин. Скоротечность хрущевской «весны» требовала от ее «гонцов» спринтерских качеств, а этот — то ли тихоход, то ли марафонец, изготовившийся действовать по верной российской подорожной: тише едешь, дальше будешь, — спешить и догонять ушедшую вперед «артель» вроде бы и не собирался…
Ехал Маканин не только тихо, но еще и кружным путем. Поступив в 1954 году на механико-математический факультет МГУ, проплутал в лабиринтах высшей математики почти десятилетие. Случился и еще один «зигзаг»: высшие курсы сценаристов и режиссеров. Привыкший все, за что берется, доводить до конца, Маканин и курсы кончил, и сценарий представил к сроку, и фильм по нему снял. Фильма, увы, никто не заметил: мелькнул по вторым-третьим экранам и канул. А вот роман, из сценарного зерна выросший, запомнился, правда, скорее по тому контрастно-пристрастному отражению, что получил в уже упоминавшейся рецензии Льва Аннинского. Сам по себе он был еще как бы никакой, недаром появился в самом нейтральном (в ту пору) толстом журнале «Москва». Далеко не случайным представляется мне и такой факт: «Прямую линию» сочувственно отрецензировали и в «Новом мире» и в «Октябре».
Короче, горестная история одного из героев последней повести В. Маканина «Отставший» (1984) — юного студента Гены, который так долго возился со своей прозой, так сладостно-протяжно мечтал причаститься к миру Яшина, Овечкина, Семина и других славных новомировцев, что заявился с готовой рукописью в редакцию легендарного журнала уже после того, как Александр Твардовский был снят с поста главного редактора, — написана не о себе, а об общем литературном быте. Однако отчасти и по личным мотивам. Не испытай Маканин, каково числиться в отставших, вряд ли бы появился в этой повести следующий едкий и горький абзац (автор его как бы вклеил в текст):
«Есть известное самодовольство — считать себя принадлежащим к отряду, к колонне, к артели, которые, внутри себя притираясь, шагают правильно и в меру быстро. А вот этих, иных, считать отставшими».
Куда более автобиографическим, если иметь в виду не внешние события жизни, а историю души, представляется мне другой персонаж той же повести, золотоискатель Леша-маленький. Вот что пишет об этом навсегда отставшем Владимир Маканин: «Отставший от всех прочих и в то же время ранее всех почуявший и нашедший золото, он (Леша) совмещал эти крайние состояния. Он их путал, никак не осознавая. Он жил удивительной жизнью, не зная, что она удивительная, и завидуя обычным людям, шагающим в артели бок о бок и поедающим в срок свою заработанную кашу и свой хлеб. Но сначала его сбивали запахи».
