Семёрка стала разворачиваться на бугорке, занимать позиции. Комбат коротко поговорил о чём-то с Ситниковым, повернулся и пошёл к пехоте, его квадратная приземистая фигура исчезла в кустах. Начштаба направился к своей машине.
Артём с Вентусом поднялись, подождали его. Не останавливаясь, он прошёл мимо, кинул на ходу:
– Всё, собирайтесь, домой едем, нас меняют. – Он начал снимать с машины «шмели». – Забирайте всё, эта броня здесь останется, поедем на комбатовской.
Они перетащили барахло на комбатовский бэтэр. Там уже сидели двое разведчиков, сопровождавшие комбата во всех его поездках, – Денис и Антоха. Комбатовское высокомерие, как чахотка, передалось и им, и они не помогли закинуть «шмели» на броню, не подали руки. Лишь, покуривая, скучали в ожидании босса, разглядывали болото.
Комбат подошёл через несколько минут, запрыгнул на бэтэр, свесил ноги в командирский люк:
– Поехали.
Бэтэр тронулся, сполз с бугорка. За ним, ломая кусты, с позиций стали выходить машины девятки, разворачиваться на колею, домой. На их места становилась семёрка.
Комбат не стал дожидаться пехоту:
– Обороты, обороты! Газу прибавь.
Машина пошла быстрее. Почувствовался ветер. Артёма сразу проняла дрожь – слишком холодно было все эти сутки, слишком сырым был бушлат и слишком пустым желудок. Но настроение приподнятое. Наконец-то они уезжают с этого проклятущего болота, наконец-то они едут домой! И хоть домом у них была жидкая, вечно грязная землянка, зато там есть печка, там стоит батальон, там можно не ждать всю ночь удара в спину из чужого леса. Там можно расслабиться, просушить сапоги и поесть полупустой, недоваренной, несолёной горячей вкуснейшей сечки. Там можно будет наконец-то скинуть броник и разогнуть спину. Там можно спать на нарах! Не на земле под дождём, не в ледяном бэтэре, а на нарах в спальнике! Это же такое блаженство! Это надо прочувствовать своей шкурой, своим отмороженным мочевым пузырём и отдавленными о броню плечами. Там обжито, уже вторую неделю они стояли на одном месте и сумели наладить свой маленький быт. Вторую неделю в покое, как это много, нереально много для солдата…
Их бэтэр прошёл сквозь лесок, обогнул огромную лужу, посреди которой, как остров, торчал ушедший в жижу по самую кабину трактор.
Артём сидел, привалившись спиной к башне, вытянув ноги на силовую, бездумно провожал взглядом уходящее в прошлое болото. За спиной, на башне, устроился Вентус. Голенище его сапога тёрло Артёму шею, но он не отодвинулся – теперь это мелочи, они едут домой.
Он ни о чём не думал. В последнее время у него выработалась эта способность – ни о чём не думать.
Он заметил это случайно, как-то глянув в глаза солдат, трясущихся на броне. Его поразил тогда их взгляд – ни на чём не фокусирующийся, не вылавливающий из окружающей среды отдельные предметы, пропускающий всё через себя не профильтровывая. Абсолютно пустой. И в то же время невероятно наполненный – всё истины мира читаются в солдатских глазах, направленных внутрь себя, им всё понятно, всё ясно и всё так глубоко по барабану, что от этого становится страшно. Хочется растрясти, растолкать: «Мужик, проснись, очухайся!» Мазнёт по лицу зрачками, не фиксируя, не останавливая взгляда, не скажет ни слова и вновь отвернётся, обнимая автомат, находясь вечно в режиме ожидания, всё видя, слыша, но не анализируя, включаясь, только на взрыв или снайперский выстрел.
Мёртвые глаза философа, они не смотрят, они просто открыты, и из них наружу льётся истина.
Выползли окраинные дома Алхан-Юрта. Их бугорок, на котором они прожили один из своих нескончаемых дней войны, теперь остался левее и сзади.
Чёрт, какими всё-таки длинными могут быть сутки! Всего лишь одни сутки, может, чуть больше, провели они на этом болоте, а эти сутки заслонили собой половину жизни, такими они были долгими, нестерпимо нескончаемыми. И вспомнить, что было раньше, в той, мирной, жизни, теперь было сложно – та жизнь заплыла, затёрлась этим болотом, которое по всё тому же непонятному логическому закону вдруг стало очень важным, настолько важным, что, кажется, все самые значимые события произошли здесь, на этом болоте, где он провёл половину жизни, растянув минуты в года, забив этими минутами память, заслонив ими всё неважное, несущественное, что было до того, позабыв ту жизнь и потеряв интерес к ней.
