Таблетками этими, которые им клали в сухпайки, они почти никогда не пользовались. Так, когда было время и много воды. В основном воду пили сырую – из канав, луж или местных речушек. И странное дело, никто не заболевал, хотя с каждым глотком они втягивали в себя годовую норму болезнетворных микробов. Не до этого было. Организм в экстремальной ситуации нацелен только на одно – выжить и на всякие мелочи типа брюшного тифа просто не обращал внимания. Пустые желудки перемывали кишечные палочки, как попкорн, высасывая из них всё до последней калории.
Он мог спать зимой в мокрой одежде на камнях, за ночь примерзая к ним волосами, и хоть бы кашлянул.
Болезни начнутся потом, дома. Выйдет страх ночными криками и бессонницей, спадёт напряжение, и полезет из него война наружу чирьями, вечной простудой, депрессией и временной импотенцией, полгода будет ещё отхаркиваться солярной копотью от «летучих мышей».
Термосок закипел, забулькал. Петрович, сорокалетний контрактник, руководивший варкой, подцепил его веточкой, обжигаясь, поставил на землю и той же веточкой помешал настой.
– Готово. Давайте котлы.
Протянули котелки. Петрович разлил в них мутную, пахучую жидкость. Термосок быстро опустел. Петрович отдал его сидящему рядом солдатику:
– Иди зачерпни ещё воды. И боярышника принеси.
Котлов было мало, и их пустили по кругу. Когда подошла его очередь, Артём сжал ладонями горячий закопчённый котелок, вдохнул опьяняющий аромат тёплой пищи и, поняв, что если сейчас же не насытит чем-нибудь желудок, то умрёт на месте, глотнул.
Горячее варево теплом прокатилось по пищеводу, тяжело провалилось в живот. И тут же Артёма замутило – для голодного желудка настой оказался чересчур крепким.
– Фу, дрянь-то какая, – он отодвинул котелок, недоверчиво глянул на него, – а пахнет приятно… – Он понюхал, глотнул ещё раз. Нет, на пустой желудок это пить нельзя, вырвет. Слишком жёсткое пойло.
После горячего есть захотелось совершенно нестерпимо. Артём поднялся:
– Пойду пройдусь. Может, у кого ещё пожрать чего осталось.
Он спустился с бугорка, подошёл к трубе. Около трубы никого не было, пехота разбрелась по бугорку, сбилась в кучки вокруг костров, грелась. Брошенный пулемёт одиноко пялился в небо. Артём огляделся.
Слева из кустов поднимался ещё один дымок. На берегу болота сидели пулемётчик и его второй номер, вроде знакомый. Покосились на Артёма, негостеприимно отвернулись – он явно был лишним. На углях стоял котелок, источавший всё тот же аромат боярышника.
– Здорово, мужики. Чего варите?
– Боярышник.
– Вода из болота?
– Угу.
– Понятно. А больше пожрать нет ничего?
– Нет. – Пулемётчик вытащил из-за голенища грязную ложку с присохшими к ней кусочками то ли каши, то ли глины, помешал в котелке, давая понять, что разговор закончен.
Артём потоптался ещё немного, потом снова поднялся на бугорок.
День начинался ясный. Показалось солнце, осветило долину. В Алхан-Кале засверкали оставшимися стёклами дома, болотце под весёлыми солнечными лучами приобрело живописный вид, заблестело водой. В низине запестрела пожухлая зелень. Артём остановился на опушке, разглядывая низину, село. «Хорошо, – подумал он, – красиво. А ведь где-то там чехи. Где-то там война, смерть. Притаилась, сука, спряталась под солнцем. Ждёт. Нас ждёт. Выжидает, когда мы расслабимся, а потом прыгнет. Ей без нас плохо, без крови нашей, без наших жизней. Насыщается она нами… Блядь, как жрать-то хочется».
Глядя на эту красоту, он вдруг вспомнил, что когда-то, ещё на той войне, видел человека, идущего через поле. Человек шёл один, без оружия, сам по себе. Это было нелепо – они никогда не ходили по одному, только группами и лучше под прикрытием брони. А уж тем более через поле, где под ногами было битком набито всякой взрывающейся дряни.
Артём смотрел на него и ждал: вот сейчас ещё один шаг – и взрыв, смерть, увечье, боль, страх. Он замер, не отрывая глаз смотрел на шагающую фигуру, боясь пропустить момент взрыва, человеческого страдания. Помочь тому человеку он не мог бы при всём желании, но и равнодушно отвернуться тоже не мог. Ему оставалось только смотреть и ждать смерти.
