«Геи»!
Соль начал было рапортовать Преземшу, но Седов остановил его.
— Вот кому вы должны отдать рапорт, — указал он на Великого Физика.
— Не надо рапортов, — прижал руки к груди ученый. — Дай, я тебя обниму, сынок! Счастья вам, родные мои. Я так мечтал быть с вами, но мне этого не дано. Я стар и слаб… Вы не можете взять меня с собой, так возьмите мою отеческую любовь!
Спустя час цилиндрическое тело «Геи» сползло со стапелей в чрево туннеля и медленно скрылось под землей. Некоторое время был слышен затухающий гул тормозных двигателей, затем над входным отверстием туннеля поднялось вулканическое облако: интракосмический корабль вошел в твердь.
На сверхдлинных радиоволнах донеслись слова Соля:
— Все в порядке, не волнуйтесь за нас!
И пошел поток телеметрической информации…
Еще несколько дней поддерживалась мириаметровая связь, затем сигналы потонули в шумах.
Минуло пять лет, десять, пятнадцать… «Гея» не вернулась. Безвестно канули Виктор Соль и его товарищи — интранавты.
Программу интракосмических исследований свернули, как связанную с неоправданным риском. Интрадром превратили в мемориальный комплекс. Над замурованным входом в стартовый туннель воздвигли каменную «Гею» — памятник трем отважным.
Великий Физик тяжело переживал гибель Соля и его товарищей:
«Один лишь я виноват во всем!»
Седов, как мог, утешал друга, но тот твердил:
— Я должен был разделить их судьбу!
Он забросил науку и часами просиживал в кресле, устремив взгляд в пустоту.
В день открытия мемориального комплекса Абрагам, обеспокоенный отсутствием Великого Физика на торжественной церемонии, поспешил навестить его.
Преземша встретил врач.
— Как он? — встревоженно спросил Седов.
— К сожалению, плох.
— Так что же вы? Соберите консилиум, подключите целителей! Я вам должен подсказывать?!
— Человека, который не хочет жить, не вылечишь, — устало сказал врач.
Высохший до костей, с лицом прозрачной восковой желтизны, съежился
Великий Физик в своем знаменитом кресле, которое сейчас не вибрировало: видимо, даже незначительная тряска причиняла старику боль. Его совсем еще недавно волнистые, тщательно причесанные фиолетово-седые волосы, как-то вмиг поредев, свисали тусклыми прядями. Все тот же темно-серый костюм казался непомерно большим, от его старомодной элегантности не осталось и следа…
— Привет, Павел! — выдавил Седов.
Великий Физик с трудом повернул голову.
— Я… ухожу… друг мой…
— Не говори чепухи! Ты еще совершишь не одно открытие!
— Нет, Абрагам… Это конец… Так обидно уходить побежденным… Я бросил вызов Всевышнему и наказан за гордыню…
— Ты же атеист!
— Да, я попрежнему не верю в Бога — библейского старца, стоящего над природой… — едва шевеля губами, прошептал Великий Физик. — Всевышний… это… материальная высшая сила за пределами человеческого разума…
Познать ее невозможно…
— Разве не тебе принадлежат слова: «невозможное невозможно»? — мягко сказал Преземш.
Не расслышав, старик продолжал шептать:
— Я… пытался… стать вровень с ней… И вот… чем… кончилось…
Его шепот становился все неразборчивей, он задыхался.
— Ты напрасно казнишь себя, — склонился к нему Седов.
Но ученый уже не услышал этих слов.
После похорон Абрагам пришел в опустевший кабинет друга с мыслью, что надо без промедления открыть здесь мемориал, пусть люди приобщатся к атмосфере высокого творчества, сохранят в памяти вещественное окружение
Великого Физика, так ярко отражающее его индивидуальность…
Но теперь Седова охватило сомнение. Павел всю жизнь был равнодушен к славе, чуждался популярности, ограждал свое «я» от бесцеремонного разглядывания. Как бы он отнесся к этой затее, не счел бы ее оскорбительной, не обозвал бы мемориал кунсткамерой? Ведь если рассудить,
Великий Физик не нуждается в увековечении, его уже увековечили сделанные им открытия.
«Вот меня наверняка забудут… — кольнула мозг горькая мысль. — И никакие мемориалы не спасли бы от забвения. Потому что не заслуживаю я того, чтобы обременять собой память поколений. Останусь строкой в энциклопедии, порядковым номером в длинном списке Преземшей…»
Седов долго еще ходил вдоль стеллажей, машинально трогал тисненные золотом фолианты. Утомившись, сел в кресло. Оно послушно завибрировало, слегка вытянулось, уютно облегло спину.
