Шел сквозь строй нелепо громоздившихся, неотличимых одно от другого зданий, по улице, где не было даже клочка зелени, а лишь выщербленный асфальт…
Шел, одетый в нелепый балахон, подходящий разве что осужденному на казнь.
Шел в толпе угрюмых потных людей, похожих друг на друга грубыми манерами, одинаково безликих и серых.
Шел, шел, шел неведомо куда. И то ли толпа несла его, то ли он увлекал толпу за собой…
Соль чувствовал себя частицей толпы и в то же время оставался человеком иной эпохи, бывшим (не забыл случившегося!) запредельным пилотом. Почему-то такая двойственность не казалась противоестественной. Он как бы участвовал в деловой игре, правилам которой должен был подчиняться.
Толпа внесла его внутрь гигантской чаши, окольцованной бес-численными рядами сидений. И словно кто-то шепнул на ухо:
— Стадион!
В эпоху Соля стадионов уже не существовало. Не было профессионального спорта с его сомнительными нравами. Не регистрировались рекорды, в погоне за которыми прежде прибегали к анаболикам и допингу, изнашивавшим организм.
Спортсмены-любители состязались в уютных помещениях или на открытом воздухе, и на некоторых состязаниях незримо присутствовало столько болельщиков, что их не вместили бы все стадионы прошлого, вместе взятые…
Соль огляделся: на скатах трибун бесновались букашки-люди. Но вот, заглушив многоголосый рев, трижды прогремел голос-гром:
— Внимание… Внимание… Внимание…
Три гулких отрывистых раската, и вмиг настороженная тишина… Затем снова загромыхало:
— Сейчас… состоится… единоборство… человека… с машиной!
Возможности равные! Ставка машины — миллион скларов! Ставка человека — жизнь! Миллион скларов, за это стоит рискнуть жизнью… рискнуть жизнью… рискнуть жизнью…
Пауза и снова гром:
— Машина удваивает ставку! Кто хочет сразиться за два миллиона? Кто хочет… кто хочет…
Мимо Соля, примостившегося в проходе, протрусил плюгавый человечек, смешно растопырив острые локти, похожие на крылья ощи-панной птицы. Выбежал на поле и бочком подступил к чему-то угловатому, шарнирному, с двумя острыми шипами.
«Машина…» — догадался Соль.
— Вот она, гордость Престона, — прогремело над стадионом.
И в ответ — шквал воплей, свиста, рукоплесканий…
Человечек размахивал какой-то палкой, пытаясь наугад ткнуть машину, но делал это так неловко, что ему начали кричать:
— Чего топчешься? Нападай!
Постепенно неуклюжие наскоки и вовсе стали ослабевать, человечек явно выдохся. И тут, бросив палку, он затрусил прочь под свист и улюлюканье, однако молниеносный удар в спину пригвоздил его к земле…
То, что произошло на глазах у Соля, было не просто подлым убийством, а вызовом человеческому достоинству. И он, воспитанный на моральных ценностях своей эпохи, не мог его не принять, хотя мозг предрекал: «тебе не победить, ты обречен и ничего не изменишь в этом проклятом мире, все останется как есть…» Соль двинулся к выходу на поле.
В этот момент на его плечо легла тяжелая рука и он услышал низкий, глуховатый голос:
— Тебя ждет славная будущность. Иди и ничего не бойся!
Соль обернулся. На него в упор смотрел человек, крепкий как гранитное изваяние, покинувшее пьедестал. Лицо человека, в морщинах, напоминавших трещины на источенном ветрами и влагой камне, могло бы внушать страх, если бы не было исполнено доброты и вместе с тем твердости, — сочетание, которое присуще только очень сильным и справедливым людям.
И такое доверие к незнакомцу испытал Соль, что выбросил из головы фатальные мысли. Когда под крики трибун он выбежал на поле, то лишь одно чувство владело им: покончить с машиной-монстром — воплощенным в металл злом.
Остальное было и впрямь как во сне. Смазанные очертания трибун, прыжки и отскоки монстра, несущийся со всех сторон рев, а на его фоне — лязг шарниров и собственное хриплое дыхание…
Затем вспышка, грохот чего-то рушащегося и… тишина.
На него, глаза в глаза, смотрит человек. Не тот, гранитный, — олицетворенная сила и доброта, — другой. С волнистыми фиолетово-седыми волосами, гладко выбритый, одетый в пуритански-строгий, застегнутый на все пуговицы серый костюм, какие, наверное, носили лет двести назад.
