Мое подсознание было уже во власти этой женщины, но на секунду в мозгу мелькнул образ Татьяны. И этого мне хватило, чтобы с силой оттолкнуть от себя Людмилу.
Она так отлетела, что даже слегка ударилась головой о стекло.
– Ты что? – непонимающим взглядом смерила она меня и стала успокаивать: – Леньки что ли испугался? Да не бойся ты его, дурачок. Это он только с виду такой грозный, а меня он не тронет. И мужиков моих не трогает. Потому что боится. Меня боится. Ты думаешь, он не знает, что я ему изменяю. Знает, но терпит. Ленька – мужик понятливый, бабью сучью натуру изучил. Пока баба молодая, ей нужно натрахаться досыта, чтоб на старости лет было хоть что вспомнить. Ну иди же ко мне, мой красавчик. У нас с тобой будет настоящая еврейская свадьба! Я же чувствую, как ты меня хочешь. А как я-то тебя хочу…
Вместо ответа я завел двигатель и, оставив за собой облако пыли, махом взлетел на своей ретивой «семерке» на пригорок. Лишь когда мы выехали на шоссе, я позволил себе бросить в сторону Людмилы косой взгляд. Она сосредоточенно рассматривала в окне вечерние подмосковные пейзажи и больше ничего не говорила.
Поздно вечером я отвез жену в частную клинику, где она наблюдалась. До плановых родов оставалось еще целых две недели, но ей стало настолько плохо, что дальше оставлять ее дома было опасно.
На следующее утро все столичные газеты цитировали заявление американского валютного спекулянта Джорджа Сороса о неизбежной девальвации рубля. В обменных пунктах за долларами выстроились огромные очереди. К полудню баксы подорожали на десять процентов. Многие банки (в том числе и наш) прекратили продавать валюту, а только покупали ее.
В вечерних новостях по ящику показали президента. Он шел по летному полю к самолету и на ходу, по-уральски растягивая фразу, как бы нараспев, уверенно заявлял:
– Я еще раз повторяю: никакой девальвации не будет…
А Татьяне становилось все хуже и хуже. Главный врач клиники сам позвонил мне на мобильный телефон и попросил срочно приехать.
– У вашей жены серьезное воспаление. Мы опасаемся за жизнь и матери, и ребенка, поэтому будет лучше, если мы вызовем преждевременные роды. Но, может быть, придется даже делать ей кесарево сечение, – поведал мне лучший гинеколог Москвы.
Я только спросил у него:
– Когда будет операция?
Доктор почесал свой седой затылок и ответил:
– Еще денек подержим ее на укольчиках. Снимем рецидив. А в понедельник с утра и ребеночка на свет божий попросим.
Хороший муж в такой критический момент должен быть рядом с женой. Но я, похоже, по роду своей деятельности не мог относиться к их числу. Все воскресенье я провел в офисе. По всем подразделениям холдинга я разослал приказ о немедленном перечислении всех рублевых средств на счета управляющей компании для последующей незамедлительной конвертации в валюту. Управляющим филиалам банка было дано строгое указание в понедельник с утра избавиться по любой цене от государственных облигаций.
С Таней я разговаривал только по телефону. Она держалась молодцом, пробовала даже шутить и настаивала, чтобы я не волновался за нее и ребенка, а занимался работой.
За Машкой стала присматривать моя мама. Благо Лешка укатил с друзьями на Кавказ. Танина же мама ухаживала за больным мужем в поселке под Наро-Фоминском и не могла приехать в Москву.
Домой я попал лишь во втором часу ночи. Сил хватило, чтобы только раздеться, даже душ и чистку зубов я оставил на утро.
В половине седьмого меня разбудил звонок по сотовому телефону, номер которого знали, кроме меня, только два человека в стране.
– Михаил Аркадьевич, сегодня правительство объявит технический дефолт по краткосрочным облигациям. Если успеваете, примите меры, – коротко и ясно поставил меня в известность голос, который часто слышала в новостях вся страна.
Я позвонил в гараж и вызвал машину на полвосьмого. Принял душ, умылся, побрился, надел свежую сорочку. Мама накормила меня яичницей. Я выпил чашку крепкого черного кофе и отправился не в больницу, а в головной офис холдинга.
За Уралом уже начался рабочий день. Многим филиалам удалось скинуть часть ГКО. Но, похоже, что не я один обладал инсайдерской информацией. К десяти часам утра по московскому времени уже никто не хотел покупать государственные облигации. Валюта же, наоборот, нужна была всем.
