Генералы испуганно молчали. Им еще никогда не доводилось видеть своего императора в таком гневе. Никому не хотелось рисковать карьерой и идти наперекор монаршей воле, но и согласиться с планом прусского генерала Фуля, околдовавшего императора идеей генеральной баталии, означало обречь армию на погибель.
Отдуваться за всех опять пришлось военному министру, генералу Барклаю-де-Толли.
– Ваше Величество, но ведь Наполеон ждет от нас именно таких действий, – начал командующий первой армией. – Он великий мастер разъединить противника и уничтожать его по частям. Быстрый маневр, обходы и охваты – это же главные козыри императора. Он ждет не дождется главного сражения, чтобы еще свежими силами окончательно разгромить нас. Это не наши войска окружат его под Дриссой, а он нас. Вначале разделается с нашей армией, а потом и с Багратионом, а Тормасова оставит, так сказать, на десерт. Единственное, что нас может сегодня спасти, – это отступление. Организованное и планомерное отступление вглубь страны. Если бы мы остались две недели назад в Вильно, то сейчас армии уже не было бы. И отсюда, государь, необходимо отойти. Пока мы не соединимся с Багратионом, ни о каком сражении не может идти и речи. И чем дальше мы заманим врага вглубь, тем больше растянем его боевые порядки. Обозы отстанут от авангарда, его колонны растянутся на марше. Пусть его солдаты падают от усталости, а лошади – от бескормицы! И пусть авангард французов встречают только пепелища. И к осени вы увидите, что останется от великой армии! Вы можете отправить меня в отставку, государь, но я твердо уверен, что наш первый орудийный залп должен прозвучать только под Смоленском!
Император выслушал доводы командующего армией и обвел взором молчавших генералов, а потом покачал головой и вымолвил:
– Если бы я не знал доблестную историю вашего старинного рода, Михаил Богданович, происходящего еще от первых шотландских рыцарей-крестоносцев, то почел бы вас предателем. Но я вижу, что не корыстный интерес и не трусость движет вами, а искренняя обеспокоенность судьбой отечества. Посему скрепя сердце соглашусь с вашими резонами. Но что же нам делать, господа?!
Последнюю фразу император произнес в полном смятении, чуть не плача. Граф Витгенштейн, видя нерешительность государя, пришел ему на помощь и ласково, как старый добрый друг, посоветовал:
– Мне кажется, что в этот трудный для державы момент Вашему Величеству лучше отбыть в Санкт-Петербург, чтобы из столицы высшей монаршей властью поднять дух народа, пробудить у подданных национальное чувство, обеспечить набор новых полков и спасти Россию!
– Вы действительно считаете, что в столице я принесу больше пользы отечеству, Петр Христианович? – промолвил готовый разрыдаться царь.
– Без всякого сомнения, Ваше Величество! – не моргнув глазом, ответил граф и переглянулся с военным министром.
Барклай-де-Толли тоже утвердительно закивал головой. К нему присоединились и другие генералы. Все в один голос стали упрашивать царя покинуть армию и отправиться в столицу. Даже зачинщик разногласий, генерал Фуль, ничего не возражал против такого единодушия, а молча стоял у макета несостоявшейся баталии и теребил в руках фигурку, означавшую российского императора.
– Я подумаю над этим, господа генералы. А пока начинайте подготовку к отступлению, – сказал царь и вышел из комнаты.
Вечером, прогуливаясь вдоль редутов и глядя на плавные волны Северной Двины, Александр уже в который раз повторял про себя фразу из письма сестры Кати: «Ради Бога, не поддавайтесь желанию командовать самому!.. Не теряя времени, надо назначить командующего, в которого бы верило войско, а в этом отношении Вы не внушаете никакого доверия!..».
Через пять дней в Полоцке император покинул армию, не назначив преемника. Функции главнокомандующего по должности военного министра стал выполнять генерал Барклай-де-Толли.
Красная площадь давно не видала такого скопления народа. Толпы горожан и крестьян приветствовали своего государя по дороге в Кремль. Калеки целовали полы его мундира, женщины плакали от умиления и тянули к нему свои руки.
