В тридцать ему досрочно присвоили звание майора и посадили в мой банк. Высокий, спортивного телосложения, с волевым подбородком и постоянно сжатыми в натянутую струну тонкими губами, он еще в начале девяностых, когда было модно мужчинам и в среднем возрасте носить пышные шевелюры, настолько коротко стриг свои светлые волосы, что даже трудно было определить их цвет. Такого же неопределенного цвета были и его глаза. Они, как хамелеоны, меняли свои окраску в зависимости от ситуации. Из добродушно-зеленых они становились колюче-серыми, а то и вовсе белыми. Но они всегда оставались неподвижными. Даже когда он шутил, балагурил и смеялся, его глаза не участвовали в улыбке.
К августу 1991 года на моих зарубежных счетах накопились сотни миллионов долларов.
– Хотелось бы дотянуть до миллиарда, – посетовал при нашей последней встрече Иван Матвеевич. – Но, похоже, уже не успею.
В Москве стояла жуткая жара. Мы шли, обливаясь потом, по бульвару, от Старой площади к памятнику Героям Плевны, в одних рубашках, без пиджаков, с приспущенными галстуками.
Я подумал, что Иван Матвеевич жалуется на здоровье, и стал его убеждать, что он отлично выглядит, ему никто не даст его лет. Он же, напротив, тяжело задышал, побледнел, сразу как-то весь обмяк и стал оседать на асфальт. Я вовремя подхватил его, подвел к стоящей рядом лавочке и помог сесть. Когда я склонился над ним, чтобы еще ослабить галстук, дядя Ваня незаметно для посторонних глаз сунул мне в карман брюк сложенный вчетверо машинописный листок и скороговоркой зашептал:
– Прочтешь потом, один. В точности запомни все цифры, а потом уничтожь. Это номерные счета в Банке Женевы и коды доступа к ним. Любой, кто их знает, может воспользоваться деньгами. Их очень много. Больше, чем в твоем банке. Ты им нужен, без твоей подписи они из твоего филиала не получат ни гроша. А связываться с завещаниями и нотариусами они сейчас не станут. Не то время. Если со мной в ближайшие дни что-то случится, позаботься о моей жене, дочери и внуках, о матери своей тоже. Я ее очень любил и тебя люблю. Это мое завещание. Прости, что впутал тебя в эту игру. Выигрыш она сулит немалый, но проигравший в ней тоже платит сполна. Никому об этих счетах ни слова. Проговоришься, ты – труп. Если боишься пыток, запасись ядом и держи его всегда при себе. На нас уже смотрят. Дай мне валидол и вызови «скорую». Да поможет тебе Бог!
Это было 17 августа. Ивана Матвеевича вначале отвезли в больницу, но вечером врачи отпустили его домой, взяв с него честное слово, что ближайшую неделю он проведет дома, в постели. Третий инфаркт его сердце уже не перенесет.
Я же собирался девятнадцатого утром улететь с любовницей во Львов, рядом с которым в предгорьях Карпат, в Трускавце, в санатории Четвертого главного управления Минздрава Союза для нас был заказан номер люкс. Мои отношения с женой разладились еще в бытность мою в райкоме комсомола. А после моего ухода в бизнес семьи как таковой вообще не стало.
Моя жена была дочерью своей матери, женщины властной и требовательной, привыкшей забирать у своего мужа-шахтера всю получку, а потом выдавать ему по рублю на обед. Она никак не могла вникнуть в мои дела, вначале закатывала истерики по поводу позднего возращения домой и длительных командировок, а потом плюнула на меня и зажила собственной жизнью. Она нигде не работала, но постоянно требовала повышения с моей стороны ее денежного содержания. Сына она пристроила в интернат для детей дипломатов, работавших за границей, а сама вела светский (в ее понимании) образ жизни. Парикмахерская, ателье, теннисный корт, аэробика, подруги, рестораны, поклонники…
Но утром вместо шофера, который должен был вначале заехать за Валерией, молодой, подающей надежды актрисой из театра Ленинского комсомола, а потом за мной и отвезти нас во Внуково, на пороге моей холостяцкой квартиры, которую я снимал в районе Октябрьской площади, нарисовался мой заместитель Леонид Петрович Неклюдов.
Он по-хозяйски, без приглашения, зашел в мою квартиру, где прежде никогда не бывал, небрежно оттеснив меня вглубь, и позвал двух дюжих молодцов, мне не знакомых.
