Четвертая потенциальная возлюбленная постучалась в дом на Амстердамской улице в начале сентября. Александр работал в своем кабинете, и его ни для кого не было дома. Тем не менее Теодор нарушил приказание. Этот новый лакей не был ни пьяницей, ни вором, а просто-напросто «идиотом». Однако не настолько, чтобы не впустить визитершу, которая показалась ему очень хорошенькой и к тому же имела рекомендации от австрийского юмориста Сафира, который публиковался в «Мушкетере». В достаточно дурном настроении, Александр вынужден распорядиться, чтобы ее проводили в принадлежавшее Мари ателье и надевает домашнее платье. Но, увидев Лиллу Быловски, он пришел в совершенно иное расположение духа. Эта двадцатипятилетняя венгерская актриса и в самом деле «очаровательная молодая женщина, высокого роста, ослепительной белизны, с голубыми глазами, каштановыми волосами и великолепными зубами»[143]. Сразу же она делает предупреждающий ход: она замужем, мужа любит, имеет ребенка, которого обожает, что не помешало ей тем не менее приехать в Париж в одиночестве, поскольку ее искусство для нее превыше всего и ей необходимо общение с великими людьми и прежде всего с Александром, все пьесы которого она переиграла в Венгрии, но также и с Ламартином, и почему-то с Альфоном Карром и младшим Дюма. На весь месяц Александр становится ее верным кавалером, вводит ее в салоны, сопровождает на спектакли, все полагают их любовниками, но без всяких к тому оснований. В конце сентября она засобиралась уезжать, не для того, чтобы вернуться к мужу, которого любит, и к ребенку, которого обожает, но, искусство превыше всего, чтобы год поучиться в Мангейме у великой немецкой трагической актрисы мадам Шрёдер. Выбранный ею путь в Мангейм — не самый короткий: через Брюссель, Спа, Кёльн и Мейсен. Но Александру как раз необходимо увидеться с Шервилем в Брюсселе, чтобы обсудить планы будущих книг, и поскольку, как каждому известно, Мангейм совсем рядом с Брюсселем, он предлагает Лилле ее сопровождать.
Уезжают они ночным поездом. Александру через своего сообщника — начальника вокзала удается получить отдельное купе. Лилла прикорнула у него на плече, целомудренный поцелуй в губы, и она мгновенно засыпает. «Никогда не испытывал я ничего подобного тому, что почувствовал, когда волосы этого очаровательного создания касались моих щек, а дыхание — моего лица. Черты ее приняли детское, девственное и спокойное выражение, коего не видывал я никогда ни у одной женщины, спавшей у меня на груди». В Брюсселе спутница Александра констатировала еще большую его популярность здесь по сравнению с Парижем, и Александр не имел ничего против. Быстро покончив с Шервилем, он ведет Лиллу к своей старой приятельнице Мари Плейель и просит ее сыграть для них. Талантливая пианистка совершенно потрясла впечатлительную Лиллу, так что в поезде Александру пришлось прибегнуть к гипнозу, чтобы ее успокоить, впрочем, без особых успехов. Так как ему удалось только снять головную боль, в гостинце в Спа она вынуждена ночью призвать его в свой номер, чтобы он повторил сеанс. Он снова ее усыпляет. В своем каталептическом сне она заявляет, что болит также и в груди. Длительная практика научила Александра, что пациентка всегда знает, какое лекарство ей необходимо. Поэтому он спрашивает:
«— Что должен я сделать, чтобы вы перестали страдать?
— Положите руку мне на грудь, чтобы снять боль.
— На какое именно место?
— На солнечное сплетение [sic].
— Положите ее сами туда, где ей, по-вашему мнению, следует быть.
Тогда без всяких колебаний она приподняла одеяло, опустила руку и положила кисть моей поверх сорочки, завязанной у горла, как у ребенка, так целомудренно, как сделала бы это сестра». Полчаса оба не двигались. Дилла успокаивается. Он «не приходит к завершенью», как говаривал Жерар де Нерваль, имея в виду «прекрасную кондитершу» из Брюсселя. Но и не прибегает к насилию, как сделал в подобной ситуации его герой Жильбер с Андре де Таверне в «Жозефе Бальзамо», а возвращается к себе в комнату. В Кёльне они садятся на пароход и плывут вверх по Рейну. Известно, что немцы пили вместо кофе цикорий. Александр его ненавидел. Но Лилла считала «полезным для крови» и заказала. «Я отодвинулся от Лиллы. Мне было отвратительно видеть, как губы ее, свежие, как лепестки роз, зубы, белые, как жемчуг, касаются этого омерзительного напитка». Порою какого-нибудь гнусного пустяка достаточно, чтобы увяла самая возвышенная любовь.
