Александр Дюма Великий. Книга 2 - страница 119
Зима была тяжелой. Снова долги, заемы, ростовщики, судебные исполнители. Всех слуг он уволил, за исключением кухарки Мари и верного Василия, а мебель, картины, безделушки продал. Необходимость прибегать к услугам проституток в качестве стимулятора интеллектуальной деятельности финансовой стабилизации не способствовала. «Подружки» округляли свой гонорар, опустошая ящики. «Хоть бы одну монетку в двадцать франков мне оставили!» — жаловался он Матильде Шоу, посмеиваясь. Однажды она застала его в кабинете совершенно больным. «Как ты кстати! — сказал он. — Я нездоров; мне нужен мой отвар, а дозваться никого не могу… Бросили меня одного… И подумать только, что мне надо ехать в гости!.. Будь добра, посмотри в ящиках моего комода, не найдется ли там сорочки и белого галстука». Она нашла лишь две неглаженные ночные рубашки и побежала по магазинам, но ни в одном не оказалось вещей такого гигантского размера. Наконец, под вывеской «Рубашки для Геркулеса» она обнаружила белый пластрон в красную крапинку. Лишь Александр способен был надеть подобное художественное изделие. Со своей светской вечеринки он вернулся веселым: «Они приняли это за намек на мою дружбу с Гарибальди».
Здоровье его ухудшалось. Хронический ларингит, вечно затекшие ноги, живот «раздулся до такой степени, что, казалось, у него начинается водянка», — отмечает Ферри, приступы неудержимой сонливости, руки дрожат, и он уже не может писать. Инсценировку первой трети «Белых и Голубых» он диктует своему новому секретарю Виктору Леклеру в то самое время, когда в начале 1869 года возрождается республиканская партия. «Либеральная» империя отменила необходимость предварительного разрешения для прессы, и оппозиционные газеты процветают[180]. Самый большой тираж у «La Lanterne», сатирического еженедельника Рошфора, испытанного бонапартиста, написавшего: «Я выбираю Наполеона II, это мое право. Какое правление, друзья мои, какое правление! Никаких контрибуций, никаких бессмысленных войн, ни разорительных цивильных листов, ни министров, совмещающих по пять-шесть должностей!» В подобной ситуации премьера «Белых и Синих» 10 марта в Шатле, где кричали «Да здравствует Республика!», где пели Марсельезу, запрещенную с момента провозглашения Империи, не могла не закончиться триумфом.
Неделей раньше Александр присутствует на похоронах Ламартина, еще одного каторжника на принудительных литературных работах, осужденного на них за долги. Они никогда не были связаны узами дружбы, но восхищались творчеством друг друга. Из титанов XIX века в живых оставался лишь Гюго на своем острове и Александр со своим разрушенным здоровьем. Он борется с болезнью, диктуя неоконченного «Гектора де Сент-Эрмин», «Сотворение и искупление, или Таинственный доктор» и его продолжение — «Дочь маркиза»[181], большой и превосходный роман, в котором мы обнаруживаем многие дорогие Александру темы: гипнотизм, Революция, идеальная любовь со счастливой развязкой — последний раз в литературе. Здесь он провозглашает также свое отречение от христианства, не переставая верить в «господство разума над материей». А также во всемогущество педагогики. Доктор Мере находит в глухом лесу девочку-полуволчонка. «Все созидательные попытки Жака Мере [таинственного доктора] кончились неудачей; но, как мы уже сказали, он стремился сотворить существо, себе подобное. При виде этой слабоумной девочки [она-то и есть дочь маркиза], в которой только и было человеческого, что физический облик, он снова возгорелся прежней мечтой. Подобно Пигмалиону, он влюбился в статую, но не из мрамора, а из плоти, и вслед за античным скульптором возымел надежду вдохнуть в нее жизнь». Через тысячу триста страниц он женится на своей Галатее.
В то же время в «Таинственном докторе» Александр утверждает приоритет воли. Что касается его собственной воли, то самое меньшее, что по этому поводу можно сказать, ее хватало, чтобы продолжать интенсивно работать даже тогда, когда силы и способности его пошли на убыль. Доктор Пиорри порекомендовал ему морской воздух, и лето 1869 он проводит в Роскове со своей кухаркой Мари и, конечно, с секретарем Виктором Леклером или же Адольфом Гужоном, который оставался в Неаполе, чтобы продолжить издание «Indipendente», и который будет при Александре до самой последней минуты
