Таков был общий уровень ранней советской социальной фантастики, не претендовавшей ни на большие обобщения, ни на более углубленное раскрытие мира будущего. Критикам импонировало то, что фантасты занимаются прежде всего своего рода экстраполяцией науки и техники в более близкое или далекое время. Их больше устраивало, если фантастика не слишком забегала вперед и, как им казалось, тем самым тесно увязывалась с насущными задачами сегодняшнего дня.
Роман Никольского хвалили, например, за техническую насыщенность. И, ратуя на словах за смелые социальные устремления, за показ нового человека и новых отношений, критика на деле направляла литературу мечты в русло узкого практицизма.
Небезынтересно, что уже позднее, в 1934 году, выступая на Ленинградской писательской конференции и подводя итоги развития литературы о будущем, К. Федин говорил: «В области фантастики, т. е. воображаемого будущего, литература проявляла на протяжении всего развития нашего искусства полную пассивность». Он добавлял далее: «Великие дела настоящего привлекают к себе писателя настолько, что он не хочет мечтать, фантазировать о будущем».
Однако если суммировать все написанное фантастами, то к началу 30-х годов уже появилась возможность говорить, во всяком случае, о многих попытках предвидения грядущего, о развитии утопии.
Не случайно Федин продолжил свою мысль, сказав: «Но ведь нельзя забывать, что великие дела в настоящем сменятся величайшими делами в будущем. И писатель тем менее может отказаться от мечты, чем больше мы закладываем для нее оснований в действительности».
Писатели и не отказывались писать. К сожалению, их попытки не удостаивались серьезного критического разбора. Сказывалась и общая тенденция рассматривать фантастику не как вид художественной литературы, а как разновидность литературы научно-популярной. Тем не менее утопическое направление в нашей фантастике появилось именно тогда, в 20—30-е годы.
О глубоком интересе А. Беляева к проблемам будущего с первых же лет творческого пути говорит и тот факт, что в его переводе и с его примечаниями был снова опубликован рассказ Жюля Верна «В 2889 году» (1927). В кратком вступлении к рассказу переводчик излагает свой взгляд на это любопытное произведение великого фантаста.
Он считает рассказ «В 2889 году» «прекрасным образцом этой «пророческой» стороны творчества Жюля Верна… Вымыслы гениального романиста всегда облекались в форму осуществимых идей, логически естественных и научно обоснованных». В то же время «в сфере фантастики на социальные темы его (Жюля Верна. — Б. Л.) кругозор невелик и перо беспомощно».
«Весь ход истории неопровержимо доказывает нам, что в 2889 году жизнь человечества развернется «несколько иначе», нежели то рисует схема романиста: для того, чтобы сдать в архив истории изношенную машину капитализма и воздвигнуть стройное здание коммунизма, потребуется, конечно, много меньше, чем… 962 года. И, значит, достижения научной мысли ближайшего тысячелетия будут использованы совсем не для того, чтобы короли американской печати (которые сами отойдут в область прошлого!) умывались, причесывались и застегивались на все пуговицы без посторонней помощи».
Беляев сделал первую попытку заглянуть в будущее в рассказе «Ни жизнь, ни смерть». Герои его, попав в грядущее, чувствуют себя одинокими и несчастными. Они, пришельцы из прошлого, готовы таким же способом отправиться путешествовать на десятилетия, а быть может и на века вперед.
В конце рассказа звучат несвойственные вообще Беляеву пессимистические нотки. Психологически писатель бесспорно прав, показав «разлад» между человеком настоящего и людьми грядущего. Само же будущее обрисовано в рассказе крайне бегло.
Внешне все изменилось не так уж сильно, как можно было предполагать. Правда, Лондон разросся на многие мили и поднялся вверх тысячами небоскребов. Воздушное сообщение сделалось самым распространенным способом передвижения.
Движущиеся экипажи были заменены подвижными дорогами. В городах стало тише и чище. Перестали дымить трубы фабрик и заводов. Техника создала новые способы получения энергии.
