По просьбе Хуана ставни не закрывали. В четвертом часу начало светать; холодный утренний свет стал просачиваться в комнату, Хуан ненадолго заснул и проснулся, когда уже совсем рассвело.
В синем, прозрачном, как хрусталь, небе плыли красные, пламенеющие заревом восходящего солнца облака.
— Откройте балкон, — попросил Хуан.
Мануэль открыл дверь балкона.
Сальвадора сунула руку под подушку и подняла голову больного. Потом подложила вторую подушку, чтобы ему удобнее было смотреть.
Лучи утреннего майского солнца постепенно наполняли комнату ярким золотым светом.
— О, теперь мне хорошо! — прошептал больной.
Красноватые отсветы дня падали на бледное лицо умирающего. Вдруг зрачки его подернулись мутной пеленой и губы свело судорогой.
Он был мертв.
Сальвадора и Игнасия обрядили Хуана; от него остались только кожа да кости. Перенесли из столовой стол и уложили на него покойника.
Смерть запечатлела на его лице выражение глубокого спокойствия.
В течение всего дня приходили и уходили товарищи. Они тихо появлялись, тихо переговаривались между собой и, опечаленные, так же тихо удалялись.
К ночи подле покойного собралось человек двенадцать. Мануэль тоже заходил в комнату, чтобы еще раз взглянуть на Хуана.
Кто бы мог сказать, что брат, которого он столько лет не видел в глаза, оставит такой глубокий след в его жизни!
В эту ночь он вспоминал о своем детстве, о матери, теперь уже давно умершей. И тревожные мысли нахлынули на него. «Что теперь делать? — думал он. — Все пошло прахом. Неужели в жизни нет ничего, достойного желаний и стремлений? Неужели остается только ждать, когда смерть поглотит тебя?»
— Ты ушел от нас в иной мир с прекрасной мечтой, — и он не сводил глаз с лица покойного, — с красивой грезой. Но униженные не восстанут из рабства, не загорится над ними заря новой жизни; вечно будет царить несправедливость. Ни скопом, ни в одиночку, никто не сможет избавить несчастных от нищеты, от житейских тягот, от изнурительного подневольного труда.
— Лег бы ты! — говорила Сальвадора Мануэлю, видя его возбуждение.
Мануэль чувствовал себя совсем разбитым и едва добрался до постели.
И скоро он увидел странный, нелепый сон. Он был на площади Пуэрта–дель–Соль, и там праздновали какой–то праздник, необычный праздник. Мимо него люди несли на носилках разные статуи. На одной была надпись: «Истина», на другой — «Природа», на третьей — «Добро»; за ними под красным знаменем шла группа людей в рабочих блузах. Мануэль с изумлением наблюдал эту процессию, как вдруг к нему подошел полицейский и сказал:
— Обнажи голову, товарищ!
— Но что здесь происходит? Что это за процессия?
— Это праздник анархии.
В это время мимо проходили какие–то оборванцы, в которых Мануэль узнал Мадридца, Пратса и Либертария. Они закричали: «Смерть анархии!» — и полицейские погнались за ними, нанося удары саблями. Одна нелепость громоздилась на другую, и тут его разбудила Сальвадора.
— Пришла полиция, — сказала она ему.
И действительно, в дверях стоял какой–то маленький, низенький, элегантного вида человек с бородкой, а за ним — еще двое.
— Что вам угодно? — спросил Мануэль.
— У меня имеются сведения, что здесь собрались на сходку анархисты, и я обязан произвести обыск.
— У вас есть ордер?
— Да, сеньор. У меня имеется также ордер на арест Хуана Алькасара.
— Это мой брат! Он умер.
— Хорошо. Все же мы войдем.
Трое полицейских, не снимая шляп, прошли в столовую. Увидев собравшихся там людей, один из них спросил:
— Что вы здесь делаете?
— Прощаемся с умершим товарищем, — ответил за всех Либертарий. — Может быть, это запрещено?
Старший полицейский, не отвечая на замечание, подошел к покойнику, с минуту смотрел на него и потом спросил Мануэля:
— Когда собираетесь хоронить?
— Завтра днем.
— Вы его брат, не так ли?
— Да.
— В ваших интересах устроить так, чтобы похороны прошли тихо, без скандалов и манифестаций.
— Хорошо.
— Мы сделаем так, как найдем нужным, — сказал Либертарий.
— Осторожней, а то как бы вам не угодить в тюрьму.
— Ну, это мы еще посмотрим. — При этом Либертарий сунул руку в карман и схватился за револьвер.
— Так вот, — сказал полицейский, обращаясь к Мануэлю, — вы человек благоразумный и, я надеюсь, запомните мои слова.
