– Пс-с-т! Пс-с-т! – позвала она, омрачая своей обреченной физиономией жизнерадостную новизну дома. – Пойдешь с нами сегодня? В лесу соберется веселая компания, и я вчера обещала Черному Человеку, что красавица Эстер Принн присоединится к нам.
– Прошу, извинись перед ним за меня! – ответила Эстер с торжествующей улыбкой. – Я должна оставаться дома и присматривать за моей маленькой Перл. Если бы они отняли ее у меня, я была бы готова пойти с тобой в лес и записать и свое имя в книге Черного Человека, сделав это собственной кровью!
– Мы все равно скоро там тебя увидим! – сказала леди-ведьма, нахмурившись, и спряталась обратно.
Но здесь – если предположить, что этот разговор миссис Хиббинс и Эстер Принн действительно состоялся, а не передается в виде притчи, – мы видим готовую иллюстрацию аргументам молодого священника против разъединения падшей матери с порождением ее греха. Даже в раннем детстве дитя спасло ее от пагубного оскала Сатаны.
Под именем Роджера Чиллингворса, как помнит читатель, скрывалось иное имя, которое бывший его носитель решился больше никогда не произносить. Это было связано с тем, что, стоя в толпе свидетелей позорного наказания Эстер Принн, престарелый человек, истрепанный путешествиями, только что вышедший из злоключений густого леса, увидел женщину, с которой надеялся найти тепло и радости домашнего очага, представленной на всеобщее осуждение как символ греха. Ее репутация почтенной жены была втоптана в грязь. Позор бурлил вокруг нее на рыночной площади. Для ее родственников, достигни их когда-либо вести об этом, и для знакомых времен ее безупречной жизни не осталось ничего, кроме ее заразного позора, который не преминул бы в той же сокрушительной мере обрушиться на того, с кем она ранее состояла в священных узах брака. Так зачем же – будь он сам вправе это решать – стал бы человек, чья связь с падшей женщиной была самой близкой и священной из всех, выходить вперед и заявлять о столь нежелательном союзе? Он решил не подниматься рядом с ней к позорному столбу. Не известный никому, кроме Эстер Принн, и владеющий замком и ключом к ее молчанию, он решил изъять свое имя из человеческих слухов и, отказавшись от всех бывших связей и интересов, исчезнуть из жизни так же надежно, как если бы он оказался на дне океана, куда слухи уже давно его поместили. По достижении этой цели немедленно возникли новые интересы и новая цель, темная, бесспорно, если не грешная, но достаточно сложная, чтобы потребовать привлечения всех его сил и умений.
Преследуя эту новую цель, он поселился в пуританском городе в качестве Роджера Чиллингворса, не выдавая ни образованности, ни ума, которыми обладал, свыше общепринятой меры. Его исследования, проведенные в прошлый период его жизни, сделали его довольно сведущим в медицинских науках того времени, а потому он представился врачом и как таковой был радушно принят. Опытный медик и хирург в колонии были довольно большой редкостью. Их нечасто охватывал тот религиозный пыл, что вел других эмигрантов через Атлантику. В своих исследованиях человеческого тела подобные люди, возможно, воплощали самые возвышенные и самые простые качества своей натуры, а потому теряли духовное видение, погрузившись в сложности потрясающего механизма, оригинальность и искусность которого способна была вместить в себя самое жизнь. В любом случае здоровьем доброго города Бостона во всем, что касалось медицины, ведал до недавних пор престарелый дьякон и аптекарь, чьи набожность и благочестие свидетельствовали в его пользу сильнее любого диплома, которым он не обладал. Единственным хирургом был тот, что сочетал периодические упражнения в этом благородном искусстве с ежедневными и привычными упражнениями с бритвой в цирюльне. Для подобного профессионального круга Роджер Чиллингворс стал бесценным приобретением. Вскоре он проявил свое знакомство с тяжеловесным и величественным механизмом древнего врачевания, в котором каждое снадобье состояло из множества странных и разномастных ингредиентов, так искусно скомпонованных, словно их целью было составление эликсира жизни. Помимо этого, будучи в плену у индейцев, он накопил немало знаний о свойствах местных трав и корней и не скрывал от своих пациентов, что этим простым средствам, дарованным Природой необученным дикарям, он доверяет в той же мере, что и европейской фармакопее, на разработку которой ушли века у множества образованных лекарей.
