– Если найдешь его, Фиби, – говорила Хепизба, глядя на девушку с грустной, но доброй улыбкой, – мы навсегда избавимся от колокольчика в лавке!
– Да, дорогая кузина, – ответила Фиби, – но пока что я слышу, как кто-то в него звонит!
Когда покупатель ушел, Хепизба начала туманный и долгий рассказ о некой Эллис Пинчеон, красота и достижения которой сто лет назад считались выдающимися. Ее аромат до сих пор витал в комнатах, словно запах розового бутона, остающийся в ящике после того, как бутон в нем засохнет. Эта прекрасная Эллис страдала от ужасной и таинственной болезни, от которой она все бледнела и таяла, пока и вовсе не покинула этот мир. Но даже сейчас призрак ее посещает Дом с Семью Шпилями – в особенности перед смертью одного из Пинчеонов, – и многие слышали, как она играет на клавикорде чудесные мелодии. Одна из таких мелодий, рожденных ее призрачным прикосновением, была записана любителем музыки и оказалась настолько печальной, что никто до этого дня не мог выдержать ее звуков; лишь те, кто сам пребывал в бедственном положении, могли познать ее истинную сладость.
– То был тот самый клавикорд, который вы мне показали? – поинтересовалась Фиби.
– Тот самый, – ответила Хепизба. – Он принадлежал Эллис Пинчеон. Когда я училась музыке, отец запрещал мне его открывать. И, поскольку мне было позволено играть лишь на инструменте учителя, я давным-давно позабыла всю нотную грамоту.
Оставив старинные предания, старая леди начала рассказывать о дагерротиписте, который показался ей воспитанным и порядочным молодым человеком, пребывающим в стесненных обстоятельствах, а потому она позволила ему обитать в одном из семи шпилей. Но, присмотревшись поближе к мистеру Холгрейву, она уже не знала, что о нем думать. Его посещали самые странные гости: мужчины с длинными бородами, одетые в парусиновые рубахи и тому подобные новомодные, плохо сидящие платья, реформаторы, проповедники умеренности, разнообразные, но не менее странные филантропы, сторонники порядка и радикалы, которые не готовят пищи насущной сами, но живут, принюхиваясь к чужим кухням и выискивая себе пропитание. Что же касается самого дагерротиписта, она читала о нем в дешевой газете статью, где его поносили за дикие идеи и возмутительные речи, а также за похожих на бандитов товарищей. Со своей стороны, у нее были причины верить, что он практикует животный магнетизм и, если подобное сегодня в моде, наверняка изучает темные искусства в своей одинокой комнате.
– Но, дорогая кузина, – сказала Фиби, – если этот юноша настолько опасен, зачем же вы позволили ему остаться? Он может поджечь весь дом, а то и учинить что похуже!
– О, иногда я всерьез задаюсь вопросом, не стоит ли его отослать, – ответила Хепизба. – Но при всех своих странностях он очень спокойный человек, с весьма интересным складом ума, и, хотя я слишком мало знаю этого юношу, я пожалею, если совершенно избавлюсь от его общества. Когда женщина столь долго живет в одиночестве, ей простительно радоваться и таким знакомствам.
– Но что, если мистер Холгрейв вне закона? – запротестовала Фиби, которая была очень законопослушной особой.
– О! – беззаботно воскликнула мисс Хепизба; при всей ее сдержанности жизненный опыт заставлял ее скрежетать зубами при одном упоминании о человеческих законах. – Полагаю, что он сам себе закон.
После утреннего чая деревенская девушка отправилась в сад. Когда-то огромный, теперь он сократился до маленького пятачка, огражденного высокими деревянными заборами и пристройками домов, стоящих на другой улице. В центре его находилась лужайка, окружающая руины небольшого строения, в котором можно было узнать летний домик. Побеги хмеля, растущие из прошлогодних корней, уже начали оплетать его, но понадобится еще немало времени, чтобы зеленая мантия прикрыла дырявую крышу. Три из семи шпилей прямо или искоса глядели в мрачном смирении на этот сад.
Черная жирная почва долгое время кормилась разложением: опавшими листьями, лепестками цветов, стеблями и семенными коробочками беззаконных сорняков, куда более полезных после своей гибели, нежели при жизни.
