— Может, дальше поедем? — весело крикнул Константин, заглядывая вовнутрь, и замер в недоумении. Градимира в ней уже не было.
— А где старик? — вопросительно уставился он на дружинников, гарцующих рядом с каретой.
— Так ведь никто не выходил, — пожал плечами один из них.
— Точно, точно. Чай не слепые — приметили бы, — поддержал другой.
Константин зябко передернулся и, не сказав ни слова, молча забрался обратно в карету.
— Поехали, чего встали, — раздраженно крикнул он вознице, про себя поклявшись, что непременно заедет самолично поглядеть на этот таинственный камень, пока он еще лежит на месте.
Небольшой царский поезд между тем продолжал безостановочно двигаться вперед, и к вечеру стали отчетливо видны крепостные стены Устюга. Но о том, что город близко, путникам стало известно намного раньше. Уже с час, не меньше, они отчетливо слышали торжественный звон гордости устю-большого городского колокола, всего пять лет назад подаренного городу Константином и установленного на звоннице церкви Михаила-архангела.
Государя встречали как положено, с хлебом-солью. На лед Сухоны высыпало, казалось, все городское население от мала до велика.
«Не меньше, чем на два дня придется тормознуться, плюс еще сутки на царский суд», — подумал он и ошибся.
Они не уехали и на четвертый день.
Глава 10
Не по рождению, но по уму
Выяснилось, что князь Ляксандра Михайлович, сын Михаила Городненского, давно уже перешедший на службу к Константину, драл с местных жителей три шкуры, а всю лихву прикарманивал.
Поначалу князь даже не понимал, какая нешуточная угроза нависла над его головой, считая, что в худшем случае ему грозит отстранение от должности с вечным запретом-клеймом принимать на государеву службу. О том, что за утаивание полагалась ни больше ни меньше как смертная казнь, он даже в мыслях не держал, всем своим видом показывая, что и сам почти вровень своему судье, поскольку хоть и не царь, но тоже Рюрикович.
К тому же действовал он хитро. В бумагах, которые Ляксандра Михайлович добросовестно составлял в каждом селении и давал приложить палец старейшинам, значилось совсем иное количество мехов. Такое, которое и надлежало взять. Словом, все чисто.
— И что получается? — подвел итог долгих разбирательств Константин. — Признать его вину только потому, что вы меня в этом уверяете, я не могу. Пока что его слово против вашего. Какому из них я верить должен?
— У меня не просто слово, — усмехнулся князь. — Я же передавал тебе грамотки, а там все поведано — у кого и сколь я брал. Все самолично к ним персты приложили.
Но тут вперед вышел молодой охотник. Вид у него был непригляден. Правая половина лица скорее походила на какую-то безобразную маску — настолько она была изуродована жутким ожогом.
— А это и вовсе тать, государь, — кивнул на юношу заметно побледневший князь. — Если ему верить, то и без портов остаться можно. Опять же и не живет он давно в этих местах. Да и ни к чему тебе наговоры худородного смерда слушать. Вон уж сколько их тут тявкало. Неужто мало? Разве слову Рюриковича теперь вовсе веры нет?
— А у меня все подданные равны, — сурово заметил Константин. — И плох тот человек, которому кроме заслуг своих предков нечем больше похвастаться. Говори, коли вышел, — кивнул он юноше.
— И скажу, — выпалил тот. — Его правда в том, что не жил я здесь последние три года. Но у меня, государь, есть записи более ранних лет. В них истинная правда указана, и он сам, — кивнул юноша в сторону князя, — сам к ним всем руку свою прикладывал, после того как я прочел, что в его записях лжа голимая. Не хотел он поначалу подписывать, да жадность сгубила. Мы же пригрозили, что тогда вовсе ничего не отдадим, вот он и… Думал, затеряются записи, да и дело с концом, да не тут-то было.
— И где они теперь? — хмыкнул Александр Михайлович.
— У себя в избе я их хранил, да не устерег, — виновато опустил голову юноша. — Когда он прослышал, что я со всеми старейшинами разговоры веду о том, что не могут твои слуги, государь, обдирать нас так нещадно, то повелел своим людям дверь в моем домишке подпереть ночью и запалить с четырех концов. Сам я чудом уцелел, да и то наполовину. Вот в огне эти грамоты и сгорели.
