Лишь с большим трудом, да и то после напряженного разглядывания, причем ориентируясь как раз на рясу с цветной окантовкой, а не на лицо, он все-таки признал в этом старике своего давнего знакомого.
— Разговор к тебе есть, государь. Да я думаю, ты и сам все понял.
— Должок?.. — спросил Константин и остановил не на шутку разошедшегося Вячеслава, распекавшего дружинников за то, что они проворонили чужого человека, сумевшего средь бела дня незаметно приблизиться вплотную к царской карете.
— А если бы он с недобрыми намерениями крался?! И добро бы молодой какой-нибудь, а то ведь старика недоглядели! — бушевал воевода, распалившись в праведном гневе.
— Не вини их. Ты бы его тоже не заметил. А что до молодости, то этот старик попроворнее двадцатилетних будет. Лучше прогуляйся пока, да царевича с собой прихвати.
— Вперед-то ходу нет, — ворчливо отозвался Вячеслав, продолжая с подозрением поглядывать на старика. — Назад, что ли, гулять-то?
— Ну почему же нет. Вон, молодцы твои едут, и ничего, — поправил его старик, указывая на дружинников, чьи кони уже спокойно трусили вперед как ни в чем не бывало.
Вячеслав осекся, озадаченно посмотрел на всадников, затем перевел взгляд на старика, открыл было рот, но так ничего и не произнес. Вместо этого он вскочил на коня, и вскоре они вместе со Святославом уже догоняли остальных.
— Ну, здравствуй еще раз, Градимир, — произнес Константин, влезая вслед за стариком в карету. — Ты уж извини, что я тебя сразу не признал. Сколько минуло с тех пор, как мы виделись? Лет пятнадцать?
— Осьмнадцать, — поправил его Градимир. — Но это не столь важно. Главное, что вспомнил.
— Немудрено, — усмехнулся Константин. — Умеете вы встречи обставить, чтоб они не забывались…
Первый день пребывания в крепости ушел на ознакомление с шурфами и штольнями, которые в основном были заброшены, поскольку заговор — это одно, а пещеры под землей, наполненные неведомыми ужасами, — совсем другое.
И вообще, может, для действенности божьей защиты необходимо, чтобы творец лично взирал на человека, мог видеть его с неба? А как он увидит рудокопа, если тот залез в шахту, где со всех сторон его окружает не небо, а только земля и суровые серые глыбы камня, безжизненно холодные, как сама смерть.
Практически весь вечер оказался занят у друзей обсуждением всего того, что творилось как близ самого поселения, так и возле него, особенно под землей. Судили и рядили со всех сторон, но так и не пришли ни к какому выводу, который напрашивался только один: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».
Оставалось одно — лезть под землю самому, разглядывать все эти привидения воочию и уже на основании этого думать дальше.
— Только если безголовый попадется и станет нам пальцем грозить — сразу сматываемся, — предупредил Минька. — Иначе запросто под обвал угодим.
— А что, там еще и с головами привидения имеются? — удивился Константин. — Ты о них вроде бы ничего не говорил.
— Если обо всем рассказывать, то до утра просидим, — мрачно ответил Минька другу. — И так вон светает уже.
Собственное бессилие и неумение объяснить происходящее злило изобретателя до такой степени, что он уже не мог этого скрывать. Если бы все это происходило хотя бы под открытым небом, а то… Обстановка в штольнях и без того не располагала к умиротворению, а тут еще и нечисть.
На дворе из-за тумана не было видно ни зги. Правда, был он не кроваво-красным, а посветлее, причем значительно, но и розовый тон тоже радости не внушал.
— Это тебе только начало, — буркнул Минька устало. — Ладно, пошли отдыхать, а уж потом в штольню, призраками любоваться.
— Может, их там и не будет, — возразил Константин. — Или они каждый день по ним шляются?
— Смотря какая шахта, — многозначительно произнес изобретатель. — В Проклятой, например, дня не проходило, чтобы их там не увидели. Ее, правда, давно забросили, но в качестве эксперимента…
Непонятный страх и ощущение какой-то скорой беды навалилось на них уже в самые первые минуты пребывания под землей. Низкие своды почти физически давили своей тяжестью. Факелы в руках дружинников потрескивали при каждом шаге, отбрасывая на стены причудливые тени, извивающиеся в какой-то нелепой причудливой пляске. Воздух был неприятно сыр, душен и в то же время холоден, будто исходил из какой-то могилы.
