Глава 12
Виноградники его величества
Через несколько минут к нему в терем вбежал запыхавшийся дружинник:
— Государь, князь Александр Михалыч хочет тебе тайное слово поведать, если ты пообещаешь живота его не лишать. Говорит, что дело важное, но поначалу помилования требует.
— Даже требует, — хмуро протянул Константин. — Раньше надо было о помиловании заикаться. И не требовать его, а просить. Теперь уже поздно. Если бы речь шла об одном мздоимстве, то приговор можно было бы смягчить, но он на жизнь государева человека покушался. За такое щадить нельзя. Да и не думаю я, что столь уж важны его слова, — и махнул рукой. — Пусть кат [123]исполнит приговор.
А еще через несколько минут, в миг, когда за окошком ликующе взревела толпа, Константин вздрогнул. Его охватило непонятное сожаление.
«А может, стоило пообещать? — подумал он. — Вдруг он и впрямь что-то важное знал? Ну да что уж теперь. Все равно ничего не изменить», — отмахнулся он с досадой и приказал готовиться в дорогу.
Был он мрачен и хмур. Лишь на следующий день, да и то ближе к вечеру, уже в пути, Вячеслав сумел вызвать улыбку на лице друга. Он с заговорщическим видом протянул ему баклажку и предложил отхлебнуть, как тогда, в телеге, во время их первой встречи.
— Только там мед был, — поправил его Константин, слабо улыбнувшись. — А у тебя вино.
— Зато какой аромат, — заметил воевода. — Вот скажи, государь, до этого тебе хоть раз доводилось пить такое? Я имею в виду не прошлую жизнь, а последние два десятка лет?
— А зачем? — равнодушно пожал плечами тот. — Наши меды ничем не хуже. А это добро немалых гривен стоит.
— А вот и нет, — улыбнулся Вячеслав. — Потому как оно из личных виноградников его величества государя всея Руси.
— Неужто крымское? — удивился Константин.
— А то! — горделиво произнес воевода. — Урожая одна тысяча двести тридцать третьего года от рождества Христова. Конечно, семь лет выдержки — не так уж много, но зато это самый первый урожай.
— Выходит, ты не шутил, когда грозился перед отъездом на юг, что либо окрестишь весь Кавказ, либо споишь его?
— Вот еще, такую прелесть переводить, — фыркнул Вячеслав. — Это же все равно, что метать бисер перед свиньями, как …
— Сказала бы твоя мамочка Клавдия Гавриловна, — тут же подхватил Константин.
— Нет, — поправил друга воевода. — Это как раз произнес совсем другой человек. Имя забыл, у меня на них память отвратительная [124]. А насчет спаивания… Шутка, конечно. Просто мой нежный желудок в то время был жутко измучен. Ты же помнишь, чем я тогда занимался, а главное — где. Башкиры — ребята замечательные, но их кумыс и буза… [125]Бр-р-р, — даже передернулся он от воспоминаний. — Словом, я с тех самых пор поклялся себе больше их не употреблять. А на юге снова кочевники. И как тут быть? Вот я и…
Константин улыбнулся и глотнул еще раз из баклажки, смакуя нежный вкус и солнечный аромат душистого вина, которое, как и весь Крым, вот уже лет десять принадлежало Руси.
Разобраться с многочисленными городами, стоящими на северном берегу Черного моря, Константин решил почти сразу же после подавления мятежа вольных князей и новгородцев.
Правда, поначалу нужно было определиться с восточными рубежами, самыми опасными, если исходить из угрозы вторжения монголов, поэтому Вячеславу пришлось не раз выезжать в уральские предгорья и выбирать места для строительства сразу шести крепостей, предназначенных стать основными узлами обороны и стянуть правый берег полноводного Яика в единую цепь первой линии обороны. Стальную цепь.
По планам каждой из крепости придавалось пятьсот воинов. В бой им вступать запрещалось — силенки не те. Разведка и только разведка с широким выбросом дозорных групп численностью по десять человек. Бить же по врагу, нарушившему границу, предполагалось с тыла и только силами не менее нескольких сотен.
Гарнизоны крепостей должен был поддерживать чуть ли не целый флот из двадцати пяти судов, по пять на каждую крепость. Они должны были крейсировать по реке, контролируя все подступы к ней, а также ситуацию на противоположном берегу.
Седьмая крепость стояла в отдалении от границы. Башкиры, которых Субудай успел изрядно потрепать следующей же весной после смерти Чингисхана, были настроены настолько решительно, что охотно пошли навстречу русскому посольству, предложившему их вождям мир, дружбу, но главное — защиту.
