Глеб с восхищением глядел на Свету.
— Да что же это за природа у вас такая…
— Какая?
— Умная. Точно вам сигналит.
— В смысле?
Глеб вздохнул и медленно произнес:
— Севка — такой же убийца, как мы с вами.
— Но ведь убил же?
Глеб усмехнулся:
— Вы прямо как Сонечка Мармеладова… «Но ведь убил же!» — Он встал. — Посмотрю, как там Алена… Если еще спит, приду к вам жгутики крутить.
— Это называется турундочки, — поправила его Света. — Милости просим.
…В палате было совсем темно, только фонарь под окном освещал комнату неровным зыбким светом. Глеб сел в кресло напротив Алены, чтобы видеть ее лицо. Глаза ее были закрыты, дышала она ровно и спокойно. Несколько минут Сергеев просидел, улыбаясь в темноте собственному счастью. Потом решил отправиться на помощь Свете и, уже поднимаясь, услышал:
— Сядь, пожалуйста, Глеб, и очень внимательно меня слушай.
— Ты не спала? — удивился он, усаживаясь обратно.
— Нет. Я думала. — В низком голосе Алены Глебу почудилось яростное напряжение.
— Только учти: тебе нельзя волноваться, — поспешно предупредил он.
— Слушай меня и не перебивай. — Алена оставила без внимания его предупреждение и приподнялась в постели на локтях. — Теперь мне угрожает серьезная опасность… Даже в темноте вижу, что ты еще плохо соображаешь. Соберись. У нас очень мало времени. Повторяю. Моей жизни угрожает серьезная опасность. Но я пока здесь… и со мной ты. Гораздо хуже обстоят дела с Севкой. У человека, который сейчас попытается его убрать, нет проблем с деньгами, а в нашей обезумевшей стране на сегодняшний день деньги стали могущественным «сезамом», открывающим любые двери, с ними с циничной обыденностью можно купить любую жизнь. Севка в следственном изоляторе, и там он абсолютно беззащитен.
Потрясенный Глеб понимал только одно: Малышка всех обвела вокруг пальца и владеет ситуацией, как истинная «железная леди». Растерянным голосом он спросил:
— Ты в курсе всего?
— Безусловно. Это ты наивно полагал, что твой мобильник бездействует на тумбочке. На самом деле ему было очень горячо, нанесла приличный ущерб твоему бюджету. — Алена еще приподнялась на локтях и попросила: — Сделай мне, пожалуйста, выше подушку… У нас действительно мало времени. Симулируя потерю памяти, я выиграла две недели, но это не может продолжаться бесконечно. Я знала, что о моем состоянии справляются регулярно. Скоро я буду представлять кое для кого смертельную опасность…
Алена устала и задышала прерывисто и часто. Глеб сел рядом на кровать и взял ее руку.
— Может, позвать Свету?
— Ни в коем случае. Это потом. Сейчас главное — Севка. Слушай внимательно, Глеб. Когда произошло убийство Оболенской, пожар и над театром повисло что-то зловещее, я уже тогда догадалась кое о чем и связалась с маминым бывшим коллегой. Этот старый, прожженный Пинкертон теперь на пенсии и берется за сыскные дела исключительно редко. Живет на даче под Москвой и выращивает розы. Меня знает с детства, поэтому относится как к родной дочери. Я все эти дни была с ним на связи. Сегодня, как назло, телефон молчит. Видимо, что-то на линии, даже гудков нет. Ты должен немедленно к нему ехать. Включи лампу, я продиктую тебе адрес. Это сороковой километр Каширского шоссе.
— Почему тебя не устроил тот следователь, который занимается убийством Оболенской? — спросил Глеб, непослушными руками извлекая из папки блокнот и ручку.
— Наверное, потому, что это дело никогда не удалось бы распутать человеку, далекому от театра. А Егорычев… дядя Миша Егорычев в Питере блестяще справился с одним театральным преступлением. Я училась тогда на первом курсе и советовала из Москвы по телефону, что ему надо прочесть о мастерстве режиссера и актера, о психофизическом методе Станиславского. Немировича-Данченко, так же как Михаила Чехова, Вахтангова, Мейерхольда, он проштудировал досконально и сумел кожей почувствовать особенности и психологическую непохожесть мира театра… От меня передашь ему эту записку, накарябала, как смогла. И пусть срочно мне звонит… — Алена сказала адрес Егорычева, благословила Глеба в дорогу и тихо попросила: — А теперь позови Свету, наверное, мне нужен укол.
