Воробьева махнула на прощание рукой и скрылась за дверью служебного входа.
Миша закрыл машину, задумчиво посмотрел на дверь, за которой только что исчезла Катя, и, вытащив из кармана мобильный телефон, набрал номер.
— Алена Владимировна, извините, если отрываю от чего-нибудь, это Миша, водитель. У вас там много народу, а мне необходимо сказать кое-что конфиденциально… Я на улице, возле служебного. Ну ладненько. Жду.
Миша снова открыл машину и сел на заднее сиденье.
Через несколько минут на крыльце показалась Алена. Поверх тоненького свитера была накинута теплая куртка. Она села рядом с Мишей, попросила:
— Если можно, скорей, а то у меня там полный кабинет народу. Макет смотрят.
— Я понимаю… Художница только что Кате эскизы у меня в машине демонстрировала. — Миша подозрительно огляделся по сторонам и вполголоса проговорил: — Если бы по пустякам, то я не стал бы отрывать вас. Дело вот в чем. Мы же дружим с Севкой, и он рассказывал мне, как Катя тогда в аварию попала. Я уж забыл про это, а сегодня… вспомнил, пришлось вспомнить. Чуть не поседел за рулем… — Миша подавленно замолчал.
Алена не подгоняла его, терпеливо ждала.
— Так вот, джип этот к нам пристроился почти сразу, как мы от театра отъехали, а когда в тоннель вошли, на полной скорости стал меня к бордюру поджимать. Я аж взмок, думаю, стукнет сейчас своей массой по нашему «жигуленку» и поминай как звали…
— А Катя? — прервала Мишу Алена.
— Катя, к счастью, как только в машину села, открыла сценарий — ей на проходной оставили — и стала читать. Я даже губу прикусил, чтобы не заорать… Она же пуганая, Катерина, жалко ее снова подвергать такому испытанию.
— А дальше?
— А дальше… Пробка спасла. Движение совсем остановилось, все тачки встали. Он, видно, этого не мог предположить, гад ползучий. И главное, стекла зеркальные — кто там сидит за рулем, ничего не видать. А чуть из тоннеля вышли, я сразу в правый ряд и к тротуару, вроде как за сигаретами. Ему только через квартал удалось в правый ряд перестроиться, а я от него в переулок оторвался… Подъехали к поликлинике, Воробьева посмотрела на меня и даже испугалась. «Ты, говорит, наверное, заболел, у тебя температура».
— А когда возвращались?
— Ну, во-первых, обратно мы только через два часа поехали. Катя вышла из поликлиники — предупредить, что очередь огромная. Мол, съезди куда-нибудь пока… Я кивнул, а сам за эти два часа едва-едва в себя пришел. И уж обратно-то огородами… Воробьевой сказал, что новые маршруты изучаю. Как к театру с другой стороны вывернуть.
— Понятно…
Миша поразился той строгой сосредоточенности, которую увидел на лице главного режиссера вместо ожидаемой растерянности и страха.
— Пока больше никому не рассказывай об этом. И сам ничего не бойся. Как ты понимаешь, тебя одного никто преследовать не станет.
Алена поднялась к себе в кабинет, где возле макета «Двенадцатой ночи» толпились актеры и любопытствующие сотрудники театра. Задержалась в приемной возле секретарши Милочки, возбужденно строчившей с кем-то по телефону.
— Трембич мне не звонила? — спросила Алена, и Мила, прикрыв ладонью трубку, замотала головой.
«Если даже кто-нибудь и пытается прорваться, разве можно прозвониться, — с раздражением подумала Алена и, зайдя в кабинет, устало опустилась в кресло.
Она глубоко задумалась, и по ее лицу тревожными волнами пробегали оттенки самых негативных чувств — от ярости до бессилия. Понемногу толпа у макета рассосалась, никто не решился задавать ей вопросов, делиться впечатлениями от работы художника, интересоваться эскизами костюмов.
Алена даже не заметила, как осталась одна. Заглянула румяная, вечно растрепанная Милочка, поправляя обеими руками непослушную гриву кудрей. Опасливо покосилась на странно оцепеневшую Алену, хотела тихонько испариться, но голос главного режиссера остановил ее:
— Да, Мила?
— Да нет… я, собственно, ничего… если вы заняты. Но Ковалева просила сообщить ей, когда вы освободитесь. Она хотела зайти к вам.
Алена с усилием вернула мысли к делам насущным:
— Позвони Нине Евгеньевне, я ее жду. Мила… подожди… откуда цветы? — И заранее зная ее ответ, кивнула на букет разноцветных фрезий, источающих тонкий аромат из вазы на журнальном столике.
