— В письменном виде? — осведомился Егорычев.
— Естественно. В трех экземплярах. Один уже должен быть обнаружен капитаном Пантелеевым, другой — в руках американских граждан, а третий — так сказать, страховочный вариант — у меня в сумке.
Егорычев закурил новую сигарету, озадаченно взглянул на Алену.
— Ты в связи с чем-то упомянула Севу Киреева…
— Ну ты даешь, дядя Миша! — взвилась Алена. — Не «в связи с чем-то», а для чего я всю эту кашу заварила! Неделю назад театр обратился в следственный отдел с просьбой на несколько дней вернуть их вещдок — пистолет, из которого была застрелена Катя.
— Ну знаю… Сам содействовал… И не такой уж я старый пень, как ты полагаешь. Не думай, будто я поверил, что это для того, чтобы бутафорский цех изготовил один к одному такой же для текущего репертуара.
— Но они же поверили!
— Поверили! Потому что не знают, с кем дело имеют! И не предполагают, что главный режиссер театра — Алена Позднякова — авантюристка и криминальный элемент.
В дверь без стука протиснулась Милочка с подносом и удивленно застыла, услыхав последние слова полковника.
— Спасибо, Мила. Это Михал Михалыч с меня стружку снимает. Но мне с детства не привыкать…
Мила пожала плечами, напряженно улыбнулась и, поставив поднос на журнальный столик, удалилась.
— Ну вот, — вздохнула Малышка, — теперь всему театру будет доложено, что я авантюристка и криминальный элемент.
— Так тебе и надо, — проворчал Егорычев, протягивая Алене чашку с кофе. — Голодная небось с утра?
Алена махнула рукой:
— Потом поем… Так вот, дядя Миша, вещдок уже возвращен с благодарностью, и в том же целлофановом пакете. Теперь, после того как станет известно, что перед смертью Джой письменно призналась в том, что собственноручно осуществила убийство Кати Воробьевой, зарядив пистолет Максима Нечаева настоящими боевыми патронами, тебе надо будет только слегка подтолкнуть следователя, чтобы он поинтересовался наличием ее отпечатков пальцев. Уверена, что после ареста Севы им и в голову не пришло проверять отпечатки. Зачем? Чистосердечное признание в убийстве. Пистолет в целлофановый мешок — и дело с концом. Пускай себе лежит зафиксированным, как вещественное доказательство. Ну а если даже кому-то особенно ревностному пришло в голову проверить Севкины отпечатки и Максима, то ведь пистолет кто только не хватал. И сейчас среди множества отпечатков они найдут пальчики Джой. На всякий случай есть свидетель. Максим Нечаев недавно припомнил, что перед началом того рокового спектакля к нему в гримерную пришли американские студенты и педагоги какого-то театрального колледжа. Они интересовались, как обустроены гримерные в российских театрах, где находятся костюмерные, — одним словом, хотели успеть до спектакля обследовать закулисную часть. Реквизит для Карандышева лежал на соседнем свободном гримировальном столике, и эти иностранные граждане имели возможность потрогать все, в том числе и пистолет, который обычно Севка забирал в антракте. Если Максим очень постарается напрячь память, то наверняка вспомнит лица взрослых, сопровождавших студентов…
— А Севка?
— А Севка взял на себя вину, чтобы спасти лучшего друга Максима Нечаева, которому всегда было невыносимо видеть, как Катя измывается над ним. И, похоже, он мог что-то знать о покушении на меня.
— Погоди, погоди, не лезь вперед батьки в пекло. Эту версию надо так филигранно обработать, чтобы комар носа не подточил. Упрямый он, твой Киреев. Для него только один авторитет — это ты… Устрою вам завтра повидаться.
Егорычев встал, подошел к Алене, поднял ее за плечи и, долго любовно вглядываясь в ее бледное, осунувшееся лицо, тихо произнес:
— Ах ты Егоза, Егоза… Рано твои мать с отцом отправились в Царствие небесное. Жить бы им еще столько же да радоваться… — И, вернув голосу прежнюю строгость, отдал приказание: — Марш в столовую обедать! Одни глаза торчат! Да, еще вот что… Не надо тебе предсмертное послание Джой у себя хранить. Давай-ка его сюда. У меня ему понадежней будет.
Алена передала Михаилу Михайловичу уложенную в конверт записку от Джой и, уже стоя у дверей, спросила:
