Плут открыл рот от изумления.
Он увидел массивные блестящие колбы на жарких горелках, из-под них вырывались жёлтые языки пламени. Жидкость, заполнявшая колбы, булькала и клокотала. От каждого сосуда вилась стеклянная трубка, пересекающаяся с другими. Хаотичный лабиринт отводков, дублирующих друг друга, заканчивался ровным рядом трубок внизу агрегата: из всех отверстий по капле сочилась влага, постепенно заполняя реторты. Плут прикоснулся пальцем к медному кранику, ввинченному в трубу.
— Ничего не трогай, золотко, — сладко засюсюкал кто-то. Плут обернулся. — Подойди сюда, дай мне на тебя поглядеть, мой драгоценнейший.
Из-за лабиринта трубок показалась старушка с морщинистым лицом. Плут узнал её: она приценивалась к нему на невольничьем рынке.
Приземистая, дородная гоблинша с сероватой кожей и свинцовыми веками. На ней было клетчатое платье, напоминавшее шахматную доску, заляпанный передник и круглый белый колпак — такие головные уборы были в чести у пожилых матрон. В одной руке она держала откупоренную бутыль, в другой — мерную ложечку и пристально глядела на юношу.
— Вы — Гестера Кри… Кривошип? — запинаясь спросил он.
— Ты не ошибся, деточка, — ответила старушка. — Подожди-ка минутку. Видишь, я занята. Мне нужно сосредоточиться.
Она засыпала в бутылку ложку красного порошка через узкое горлышко. Потом ещё и ещё, считая вслух:
— Раз, два, три… шесть, семь, восемь…
Остановившись, старушка заткнула бутыль робкой и хорошенько потрясла её, а потом поднесла к свету. Бесцветная жидкость окрасилась красным. С довольной улыбкой Гестера взяла в руку перо, окунула его в чернильницу и быстрым паучьим почерком, с которым Плут уже имел счастье познакомиться, написала на этикетке слово «забвение».
— Забвение? — удивлённо пробормотал Плут.
— Это тебя не касается, дорогой мой, — произнесла Гестера и, поставив бутыль, обошла стол.
— Дай-ка я на тебя посмотрю, любезный. — Она вытащила его к свету и принялась тыкать и щипать острыми пальцами. — Худощавый, но сильный, — подытожила она. — Думаю, ты мне сгодишься. — Её крохотные глазки сузились ещё больше, когда она склонила голову набок. — Тебя сильно избили, дорогой мой? Головушка болит?
Плут кивнул.
Гестера подошла к нему и положила ладонь на лоб юноши. Рука у неё была сухая, как кусок пергамента, и освежающе холодная. Она повернулась к нему спиной и принялась хозяйничать: Плут услышал звон стекла, бульканье и позвякивание металлической ложечки. Вернувшись, старушка протянула ему бокал с пенящейся зелёной жидкостью.
— Выпей это, лапушка, — приказала она.
Плут со страхом посмотрел на напиток. Что там намешано? Может, ему подали нектар из смертоносного розового яблока? Или сок царап-ягоды?
— Ну давай пей, — уговаривала Гестера, насильно сунув стакан ему в руку. — От этого не умирают. Плут поднёс бокал ко рту и глотнул. Вкус у напитка был изумительный, со сложным ароматом: сосновый имбирь, скальный лимон, колоколица и лист аниса…
— Вот и хорошо! — похвалила Гестера. — Пей до последней капли!
Живой ток побежал по жилам Плута, и он ощутил прилив сил. Когда осушил бокал до дна, голова перестала болеть и он почувствовал себя здоровым и сильным. Отерев губы ладонью, Плут поставил пустой бокал на стол.
— Удивительно! — воскликнул он. — А что это?
— Ничего особенного, такой отвар, — ответила Гестера, прикоснувшись ко лбу юноши. — Ну как мы себя чувствуем? Получше?
Плут кивнул:
— Намного лучше, большое спасибо.
Гестера улыбнулась, и в глазах у неё блеснул недобрый огонёк.
— Очень хорошо. Значит, теперь ты можешь работать. Иди разведи огонь в печке! — Она направилась к пузатому очагу. — Посмотри! — сказала она. — Огонь еле теплится, и он стал оранжевого цвета. Оранжевого! Печкой никто не занимается, и вот уже трое суток, как она без присмотра. С тех самых пор, как пропал Хафнот. Давно пора её хорошенько протопить. — Она поплотнее закуталась в шаль. — В кухне холод собачий. Разве ты не чувствуешь, как тут промозгло, золотце моё? У меня даже зубы стучат… Иди топи печку! Не жалей дров, жги, пока она не раскалится докрасна! Я люблю, когда у меня на кухне тепло, дорогуша моя.