— А Достоевский был прав, — ни к кому не обращаясь, пробормотал Иннокентий Анненский. — Звук пощечины действительно… мокрый…
Ему никто не ответил. Все ждали, что виновники всеобщего замешательства как-то объяснят свои действия, дадут понять, что случилось. Но никакого объяснения так и не последовало. Подравшиеся поэты убедились, что сами они хорошо понимают причину ссоры, а рассказывать о ней остальным, по всей видимости, не входило в их планы. Алексей Толстой сделал шаг к Гумилеву, собираясь что-то сказать, но Александр Блок жестом остановил его.
Николай, все еще держась за разбитое лицо, огляделся вокруг, отыскивая глазами свою шинель. Максимилиан, не глядя на него, тихо отступил в один из дальних углов. Вдоль стен мастерской были расставлены декорации к опере «Орфей и Эвридика», изображающие подземное царство Аида, и их мрачность придавала инциденту особенно зловещий оттенок. На мольберте в середине комнаты стоял незаконченный портрет Волошина — и как же не похоже было его спокойное и умиротворенное лицо на холсте на нынешнего раскрасневшегося от гнева Максимилиана! А снизу доносился сильный, прорывающийся сквозь пол, голос поющего о совсем иных временах и иных проблемах Федора Шаляпина, исполнявшего партию Мефистофеля.
Гумилев набросил на плечи шинель и, ни на кого не глядя, вышел из мастерской. Никто не пытался ни остановить его, ни проводить до дома, но он был только рад, что его оставили в покое. Оказавшись на полутемной театральной лестнице, он, уже не сдерживаясь, прижал обе руки к разбитому лицу и чуть слышно застонал. Ну и сила у Волошина! Если судить по ней, то он не поэт, а боксер! Поэту полагается быть слабым и бледным от тяжелой и полной лишений жизни — вот он, Николай, отлично соответствует такому образу…
Эта мысль немного развеселила Гумилева. Он попытался было улыбнуться, но разбитые щека и губа тут же отозвались острой болью, и он снова схватился за лицо. На ощупь щека казалась распухшей, и он с тоской подумал о том, как ужасно будет выглядеть наутро. Да и теперь, надо полагать, вид у него не самый респектабельный…
Выйдя из театра, Николай поднял повыше воротник шинели и быстро зашагал по улице, стараясь не встречаться взглядами ни с кем из прохожих. К его огромной радости, снова начал идти мокрый снег, а потом еще и ветер поднялся, поэтому людей на улице почти не было — все сидели уже либо в гостях или театрах, либо у себя дома. Встретить в такой момент кого-нибудь из знакомых было бы для него самой настоящей катастрофой. Достаточно того, что об их с Волошиным ссоре знают пять человек!
Вспомнив о том, с каким любопытством смотрели на них с Максимилианом Александр Головин и его гости, Гумилев снова вспыхнул и сжал кулаки. Может, он, Николай, и виноват, но Волошин ничем не лучше его! Посчитал, что Николай обидел его приятельницу, вступился за ее честь — и сделал это так, что теперь о ней и об их ссоре из-за нее узнает весь Петербург! Да еще и виноватым в этом все посчитают только его, Николая…
Эта мысль привела Гумилева в еще более мрачное расположение духа, и он ускорил шаг, чтобы скорее оказаться дома, где можно дать волю своим чувствам. Усилившийся ветер бросил ему в лицо горсть мокрого снега, но молодой человек лишь наклонился вперед и опустил голову. О том, чтобы подъехать домой на извозчике, в такую погоду можно было только мечтать, те поджидали желающих поехать возле трактиров и ресторанов. «Надо было выйти к главному входу в „Мариинку“, там наверняка экипажи были!» — запоздало упрекнул себя Николай, но возвращаться к театру не стал. Он успел уйти слишком далеко, вдобавок возле театра мог снова встретить Волошина или кого-нибудь из свидетелей их драки. Ему даже думать об этом не хотелось. Нет, лучше еще немного померзнуть и дойти до дома пешком!
К тому времени, как он добрался до своей квартиры, левая половина его лица сильно распухла, и Николай, увидев себя в зеркале, чуть не застонал от досады — вид у него был еще страшнее, чем он предполагал.
— И в таком виде ты теперь должен будешь защищать свою честь! — сказал он вслух своему отражению и плюхнулся на диван. «А уж как бы повеселилась Черубина, увидь она тебя сейчас!» — добавил он про себя, и ему стало совсем тоскливо. На самом деле он точно знал, что Лиля Дмитриева, которую теперь весь литературный мир России знал под именем Черубины де Габриак, конечно же, никогда не стала бы смеяться над ним. Вряд ли эта искренняя и слегка наивная девушка вообще была способна даже на самую легкую дружескую насмешку. А уж если бы она узнала, что произошло из-за нее между двумя ее друзьями, то вообще пришла бы в ужас. И еще придет — если Гумилев с Волошиным не помирятся и их ссора приведет к поединку. А она приведет к нему почти наверняка. Во всяком случае, Николай после того, что случилось сегодня, прощать Максимилиана и соглашаться на примирение с ним не собирался.
