В моем архиве сохранилась рассекреченная копия письма Борисоглебского уездного исполкома от 20 февраля 1920 года. Оно было направлено в Тамбовский губисполком и губком партии, а также во ВЦИК и ЦК РКП(б).
«Цель настоящего доклада – обрисовать проведение в уезде продовольственной политики, а также действия отряда гражданина Марголина, выполняющего продовольственную разверстку.
На волости наиболее плодородные разверстка наложена гораздо менее, чем они могут дать, и, наоборот, – на волости наименее плодородные накладывается гораздо больше. Однако, совершенно не учитывая этого положения, приехавший в уезд гражданин Марголин со своим отрядом принялся яро выполнять эту разверстку. И что же? По уезду разнесся ужасный крик – крик наболевшей крестьянской души, протест против насилий и репрессий, которые гражданин Марголин стал применять к крестьянам-беднякам, к женам и семьям красноармейцев, но не к кулакам.
В ход была пущена порка. Крестьян пороли и сейчас порют… Порют продармейцы, агенты и сам гражданин Марголин, за что и был арестован ревтрибуналом, но по приказу из Тамбова выпущен из тюрьмы с допущением к исполнению своих обязанностей.
По приказу гражданина Марголина был проделан мнимый расстрел членов Новотроицкого сельского Совета Русановской волости. Было это таким образом. Арестованные члены сельского Совета были посажены в сарай, из которого их поодиночке выводили, раздевали, ставили к стенке и командовали: „Взвод! Пли!“ Продармейцы стреляли в воздух, и обезумевший от страха член
Совета падал в обморок. Затем его поднимали и громко кричали: „Одну сволочь расстреляли, давайте и другую“. Выводили другого, и с ним проделывали то же самое. Но этого мало. Раздетых членов Совета и крестьян запирали раздетыми в холодный сарай, где они находились по несколько часов при 26-градусном морозе, дрожа и, вероятно, в душе проклиная советскую власть.
У тех же крестьян конфисковывалось все имущество и скот. Последний загонялся к кому-нибудь на двор, и целыми днями находился без корма. Голодный рев животных сам говорил за себя. Бывали случаи, что здесь же, на дворе, коровы телились, лошади жеребились, и приплоды замерзали.
От побоев умирали люди. Наиболее характерен такой случай. К жене красноармейца приходят продармейцы и требуют, чтобы она немедленно выполнила государственную разверстку. Жена красноармейца заявляет, что она не может этого сделать по самой простой причине, что у нее ничего нет. Ее доводы оказались для продармейцев недостаточны, и они, обложив ее крепким словцом, пустили в ход нагайки и кулаки. В результате у беременной жены красноармейца – преждевременные роды, и она умирает, истекая кровью…
Таким образом, у большинства крестьян – беднейших крестьян! – хлеб выметен подчистую. Более того, крестьянам нередко приходилось выезжать за хлебом в соседнюю Воронежскую губернию, где покупали хлеб по спекулятивной цене и выполняли разверстку.
Гражданин Марголин по приезде в село или волость собирает крестьян и торжественно заявляет: „Я вам, мерзавцам, принес смерть. Смотрите, у каждого моего продармейца по 120 свинцовых смертей на вас, негодяев “ и т. д. Затем начинается порка, сажание в холодный сарай и т. п.
Марголиным захватывались почты и телефонные станции, чтобы кто-нибудь не донес о его безобразиях исполкому или ЧК. Коли же кому-нибудь удавалось послать телефонограмму, то принявший ее и писавший арестовывались, как и сама телефонограмма.
Борисоглебский уисполком требует в срочном порядке отстранить и предать суду гражданина Марголина…»
Под стать Марголину был и тамбовский губпродко-миссар Я. Гольдин. Ему было всего 26 лет, но он уже прославился своей жестокостью. Без следствия и суда расстреливал всех, кто вызывал у него подозрение. Тандем Марголин – Гольдин вызывал страх и ужас в губернии. Крестьян подвергали пыткам: наливали в сапоги воды и оставляли на морозе, опускали в колодцы, подпаливали бороды, стреляли из револьверов мимо уха.
Сообщения о зверствах властей стали известны в Москве. Марголина и его продотрядников арестовали. Готовилось снятие с должности губернского продкомиссара Гольдина. И тут вмешался Максим Горький. Он лично обратился к Ленину в защиту арестованных.
